Книга Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

— Ну, и что дальше?

— Скарп был вместе с ним, и он говорит, что это было постыдное зрелище. Всякий раз, когда Антоний возвышал голос — а ты знаешь, у него голос настоящего командира, слышный на огромном расстоянии, — Галл приказывал трубачам трубить, и они заглушали его. Попытка за попыткой, это продолжалось часами. В конце концов Антонию пришлось отступиться и уйти ни с чем.

Боль сострадания сжала мое сердце.

«Хватит бед для него, хватит! — взмолилась я обращаясь к Исиде. — Не взваливай на него еще больше тягот!»

— И тогда он отправился сюда, — сказала я.

— Очевидно, да.

Это подкосило его окончательно. Он чувствовал себя побитой собакой, ищущей какую-нибудь нору, чтобы забиться в нее и ждать смерти. О, если бы я знала обо всем, когда он стоял передо мной!

— Он тебе не рассказал? — спросил Мардиан.

— Нет.

Видимо, он решил, что мне знать этого не стоит. Ох, Антоний!

— Нет, даже не упомянул.

— Что же он тогда сделал?

Поцеловал меня. Посмотрел на меня. Попрощался со мной.

Я пожала плечами:

— Бормотал всякую чушь об одинокой отшельнической жизни, которую он будет вести, пока не нагрянет Октавиан.

Сейчас я и сама нуждаюсь в убежище, чтобы залечь на время. Мне вовсе не хотелось возвращаться в свои покои, где меня будут тормошить и расспрашивать дети, Ирас, Хармиона. В каком-то смысле я понимала Антония.

— Мардиан, можно я переночую у тебя?

Хвала богам, ему ничего не требовалось объяснять.

— Сочту за честь. Приготовить тебе постель не составит труда.

Поскольку он был высшим сановником, его покои по размеру могли соперничать с моими, а по части роскоши и изысков, полагаю, даже превосходили царские палаты. Он имел тягу к прекрасному и располагал средствами, позволявшими ее удовлетворять. Таможенные чиновники прекрасно знали его вкусы, и всякий раз, когда прибывал груз сирийской мебели, инкрустированной перламутром, или индийские ларцы из каллитриса, или шелковое постельное белье из Гоа, или прочее в этом роде, они непременно откладывали образчик для Мардиана. В результате анфилада его комнат была разукрашена так, что ни на стенах, ни на полу, ни на множестве столов не оставалось пустого места. Единственное исключение составлял его рабочий кабинет: там, как в хижине отшельника, имелось лишь самое необходимое.

Хижина отшельника… то, о чем говорил Антоний.

— Я считаю, что под рукой нужно держать только то, с чем сейчас работаешь, — как-то сказал Мардиан. — Лишнее вносит неразбериху и сбивает с толку.

— Как же ты живешь в такой пышной обстановке?

Меня избыток вещей угнетал; требовалось свободное пространство, чтобы дышать и дать отдых глазам.

— Ну, я хочу, чтобы за порогом кабинета все ласкало мои чувства, — ответил он.

Мардиан повел меня дальше по коридору, через множество палат, загроможденных дорогими вещами, как торговый склад. Мы направлялись в самую последнюю, угловую комнату, выходившую на две стороны: на море и на дворцовые сады. Из окна был виден мой мавзолей и храм Исиды, которому сгущавшийся сумрак придал фиолетовый оттенок. Вид его лестницы, по которой ушел прочь Антоний, заставил меня содрогнуться. Где он сейчас?

Я напрасно всматривалась в темноту, пытаясь уловить в тенях под портиком хотя бы намек на движение.

— Здесь, моя дорогая, ты можешь оставаться, сколько тебе заблагорассудится.

В комнате среди кушеток и кресел с расшитыми покрывалами высилась огромная кровать под балдахином с полупрозрачными занавесками.

— Конечно, ты говоришь это, ничем не рискуя, ведь ты прекрасно знаешь: завтра к утру мне необходимо быть в зале приемов, — сказала я и, потянувшись, коснулась его гладкой щеки.

Он рассмеялся. Я всегда любила его смех — такой же добрый и дружественный, как сам Мардиан.

— Но если ты не хочешь, тебе не обязательно там присутствовать. Я могу заменить тебя.

Мардиан был самым ценным и редким сокровищем из всех собранных здесь драгоценностей: заботливый друг, верный слуга и мудрый советник в одном лице.

— Знаю. Однако, как ты сам понимаешь, я буду там, — промолвила я и повернулась к кровати. — Тут у тебя столько всего, что сомневаюсь, можно ли здесь заснуть?

Свитки, картины, игровые доски, инкрустированные черным деревом, музыкальные инструменты — все это словно дожидалось гостей.

— Я могу прислать певца, чтобы он убаюкал тебя колыбельной, — отозвался Мардиан. — Есть у меня один ликиец с дивным голосом…

— Нет, сейчас мне милее тишина, — заверила я и, помолчав, добавила: — Знаешь, я сегодня побывала в гробнице Александра. Помнишь?..

— Как мы были там в первый раз? А как же. Ты тогда хотела меня прогнать!

Он рассмеялся своим ласковым смехом.

— Мардиан, сегодня все было по-другому. Александр не изменился, но я и мир — все теперь другое. Никогда больше туда не вернусь!

— Ну что ж, и я не заходил туда много лет. Знаешь, как бывает — когда живешь в большом городе, практически не посещаешь его достопримечательности. Видишь их только в детстве, когда тебя туда приводят. Думаешь, что еще успеется. Я бы сказал…

— Нет, я имела в виду совсем другое. Я ощутила там тяжесть и страх.

Мне хотелось объяснить это ему — или в первую очередь самой себе.

— Сколько я тебя знаю, тебя невозможно было напугать, — весомо промолвил он. — А сейчас вдруг гробница тебя страшит?

— Нет, не гробница. Просто… Конец. Конец всего. — Я с трудом облекала мысли в подходящие слова. — Не возвращайся больше туда, прошу тебя.

Он пожал плечами.

— Вообще-то я и не собирался. — Он обвел руками комнату. — Здесь у меня подушки, набитые самым нежным лебяжьим пухом…

Я лежу на кровати, голова провалилась в мягкую подушку, ради пуха которой принесли в жертву юных лебедей. Обзор затуманен занавесками из тончайшего голубого шелка. Роскошь вокруг меня распространяет ощущение безопасности. Возможно, Мардиан окружил себя ею, чтобы защититься от тревог внешнего мира. Возможно, на самом деле деньги для того и нужны, чтобы обеспечивать нам такую защиту, смягчать соприкосновение с шершавой грубостью мира.

А иметь такого друга в нынешнее время — это равносильно целебному бальзаму. Мне, как и Антонию, требовалось восстановить силы и прийти в себя в укромном месте. Но засиживаться здесь я не собиралась. Только на эту ночь… на одну ночь.

Дорогой Мардиан, ты никогда меня не подводил.

Три подвесных светильника отбрасывают на стены причудливые тени. Обладая воображением, в них нетрудно разглядеть людей, их силуэты, их истории. Тени… тени Гадеса, насколько они живы, что помнят, что чувствуют? Скоро я это узнаю. Быть — хотя бы тенью на стене, как они, — все же лучше, чем не быть ничем. Я не хотела исчезнуть, не хотела умереть.