Книга Виза на смерть - Мария Шкатулова

— Номер случайно не запомнили?

— Номер московский, это точно, а больше… — Мужчина с сигаретой покачал головой и добавил: — Вот еще что: она была очень грязная.

На следующий день оказалось, что старый «фольксваген» видели сотрудники милиции, побывавшие во дворе дома на Брянской в день убийства Сапрыкина, и даже подергали за ручку двери, но, убедившись, что она заперта, оставили в покое, не потрудившись даже записать номер. «А чего, дом — дипломатический, здесь почти одни иномарки. Все, что ли, переписывать?»

И все-таки Гулин ее нашел. Провел полдня в ГАИ и нашел. Тем более что таких древних «фольксвагенов» в Москве числилось на учете всего двенадцать, и только два из них были цвета «мокрый асфальт».

Владельцем первого оказался некто Смирнов, мрачный тип лет пятидесяти с нечесаной бородой, назвавшийся художником. У него и его автомобиля было алиби, подтвержденное его соседями по даче в Загорянке, — они видели, как он в означенное время вывозил со своего участка зимние яблоки.

Отправляясь на Николоямскую улицу к владельцу второго и последнего «фольксвагена», Гулин нервничал и, увидев во дворе раздолбанную и давно не мытую иномарку с тонированными стеклами, даже затрясся и чуть не бегом бросился на третий этаж, где проживал владелец.

Дверь, обитая рваным дерматином, из которого торчали куски грязной ваты, была не заперта. В нос Гулину ударил спертый запах дешевого табака и какой-то тухлятины. Он сделал пару шагов, стараясь не наступать на разбросанную на полу старую обувь и пустые бутылки и окликнул хозяина:

— Боровкин, вы дома?

Никто не ответил, и Гулин, отшвырнув ногой пару бутылок из-под водки, вошел в комнату. В правом углу на разложенном диване, покрытом простыней, которая когда-то была белой, спал человек. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что разбудить его — по крайней мере, сегодня — Гулину не удастся: человек был мертвецки пьян.

Потратив почти час на то, чтобы тщательно осмотреть квартиру Боровкина, Гулин убедился, что к похищению Маши Шрамковой он, скорее всего, отношения не имеет и что кто-то просто воспользовался его брошенной во дворе машиной. Предстояло выяснить, с кем он общается, и Гулин отправился к соседям.

— У этого-то? А как же! Все местные алкаши сбегаются! Пузырь раздобудут и сюда, — возмущалась соседка из квартиры напротив. — Я удивляюсь, как он нам пожар до сих пор не устроил. Ведь заснет, паразит, с папиросой, пьяный, — весь дом спалит! Вот вы — милиция. Вы ж должны какие-то меры принимать или как?

Гулин вздохнул.

— Вам известно, что у него есть машина?

— А как же! Удивляюсь, что он до сих пор ее не пропил. Правда, она старая…

— Он куда-нибудь ездит на ней?

— Этот-то? Да вы что! Он из дому-то никогда не выходит. Да она, небось, и не на ходу.

— И давно он не работает?

— Лет пять, не меньше.

— На что же он живет?

— Живет! — передразнила соседка. — Разве ж это жизнь! Напьется и дрыхнет! А ведь когда-то был приличным человеком, в газете работал. Хоть бы вы его выселили, что ли, на сто первый километр, как раньше было, помните? Спалит же дом, ей-богу, спалит!

Оставалось попытать счастья в квартирах, окна которых выходили во двор, прямо на боровкинский «фольксваген». На первом этаже ему открыл здоровенный мужик в клетчатой фланелевой рубахе и тренировочных штанах и доброжелательно уставился на него.

— Ко мне?

Гулин показал удостоверение и объяснил, зачем пришел.

— Во! Я так и думал — что-то здесь не то! Я сперва решил — угнали. Во, думаю, кому понадобилась такая развалюха? Ей лет двадцать… ну, пятнадцать как минимум.

— Когда это было?

— Пес его знает, не помню. Кажется, в пятницу. Или в четверг. А может, в среду. Это я заметил, что ее нет, а как отъезжала — не видел.

— А когда вернулась?

— Вернулась ночью — с понедельника на вторник. Слышу — кто-то подъехал, но не посмотрел — спать хотелось. А утром смотрю: она, родимая. Во, думаю, значит, не угнали. Эх, знал бы, что вы интересуетесь, встал бы поглядеть.

— Это не мог быть ее хозяин?

— Боровкин-то? Да вы что? Он и дверцу-то открыть не сможет…

С помощью мужика во фланелевой рубахе Гулин погрузил пьяного Боровкина в свою «копейку» и отвез в местный ОВД, где попросил коллег подержать его некоторое время в «обезьяннике», пока тот не просохнет. Толку от трезвого Боровкина оказалось так же мало, как и от пьяного — сказать что-либо вразумительное по поводу своего «фольксвагена» и того, кто мог им попользоваться, вконец деградировавший от пьянства журналист так и не смог.

Эксперты, осмотрев машину и исследовав образцы грунта, застрявшего в углублениях протектора, подтвердили, что именно он стоял в Женином дворе около детской площадки, но, кроме еле различимых хозяйских отпечатков и явных затертостей от перчаток на рулевом колесе, ничего не нашли.

Накануне похищения Маши Шрамковой в этом же дворе был убит высокопоставленный мидовский чиновник, и было очень странно, что похититель, который не мог об этом не знать, не побоялся провести два или даже три дня возле дома, где было полно милиции.

Была в этом деле еще одна странность, которая больше всего беспокоила Гулина: он знал, что похитители всегда требуют выкуп, размер которого значительно превышает финансовые возможности родственников, то есть действуют по хорошо известной схеме — проси как можно больше, чтоб получить хоть что-нибудь. В случае же с Машей Шрамковой просили весьма скромно, учитывая, что в собственности семьи находятся две большие квартиры в престижном доме, Женина иномарка (не самая дорогая, но все же) и дача в Сосново, где стоимость сотки равнялась нескольким тысячам зеленых. Гулин был уверен, что похитителю все это хорошо известно, так как гонялся он целенаправленно именно за Машей, а не за любым ребенком трех лет женского пола — в пользу этой версии свидетельствовал риск, на который шел похититель, выслеживая столь добросовестно охраняемую добычу, — уж кто-кто, а Гулин прекрасно знал, что в таком мегаполисе, как Москва, полно «бесхозных» детей.

Но ведь ребенка он не вернул?.. Означает ли это, что его интересовали вовсе не деньги, бывшие лишь прикрытием и, возможно, приятным дополнением?.. Например, если речь идет об отце ребенка. Женя сказала, что о существовании дочери ему ничего неизвестно, но ведь это может быть и не так? Разве нельзя предположить, что он не только прекрасно осведомлен о том, что у него есть дочь, но и испытывает к ней отцовские чувства, которые по каким-либо причинам скрывает от Жени? Или не скрывает, но Женя не хочет о них говорить? Или скрывает не он, а Женя, которая не желает делить с ним ребенка?

«Что ж, — думал Гулин, — хорошо, если так. Если девочку выкрал отец, значит, она жива-здорова и находится в безопасности. И найти ее не составит труда. А если нет?..»