Книга Бесшабашный - Корнелия Функе

К пещере возвращались молча, не сказав друг другу ни слова. Однажды Клара остановилась, словно не в силах идти дальше, но, постояв немного, снова двинулась вперед. Дойдя до пещеры, глянула в ее темный зев, должно быть, в надежде увидеть там Вилла, но потом уселась на траву возле лошадей к пещере спиной. Если не считать царапин на шее и щиколотках, она осталась цела и невредима, но по ее лицу Лиса хорошо видела, что ей очень стыдно — и за свое беззащитное сердце, и за свое бегство.

Нет, Лиса совсем не хочет, чтобы она ушла. Сменив облик, она села с девушкой рядом, а та только уткнулась лицом в ее шелковистое платье, такое же мягкое, как лисий мех.

— Он больше меня не любит, Лиса.

— Он никого больше не любит, — прошептала Лиса в ответ. — Потому что он забывает, кто он такой.

Она-то знает, как это происходит. Другая кожа, совсем другое «Я». Но мех, которым она обрастала, — он все-таки тоже мягкий и теплый. А камень — он такой холодный и твердый.

Клара оглянулась на пещеру.

— Не ходи! — шепнула Лиса, вынимая перо у нее из волос. — Джекоб ему поможет. Вот увидишь.

Если только вернется.

СТОРОЖ БРАТУ СВОЕМУ

Когда Джекоб спешился возле пещеры, ему навстречу вышла одна Лиса. Вилла и Клары видно не было.

— Ты погляди! Эта очумелая лисица все еще бегает за тобой как собачонка? — съязвил Валиант, когда Джекоб снимал его с лошади. Он связал негодяя серебряной цепью — любой другой металл карлики рвут, словно нитку.

Укуси Лиса Валианта в ответ на такие слова, лично он, Джекоб, нисколько бы не удивился, но она вообще не обратила на карлика никакого внимания. Джекоб сразу заметил, что с ней что-то неладное: шерсть дыбом, на спине белые перья.

— Ты должен поговорить с братом, — бросила она, пока Джекоб привязывал карлика к ближайшему стволу.

— О чем? — Джекоб с беспокойством глянул на пещеру, в которой укрылся Вилл, но Лиса показала глазами в сторону лошадей. Там, в тени раскидистого бука, спала Клара. Рубашка на ней была разорвана, на шее следы крови.

— Они поссорились, — сказала Лиса. — Он уже сам не ведает, что творит!

Камень тебя обгоняет, Джекоб.

Джекоб нашел брата в самом дальнем углу пещеры. Тот сидел, прислонившись спиной к скалистой стене.

Поменялись ролями, Джекоб. В прежние времена это он, провинившись, прятался в самом темном углу — у себя в комнате, в кладовке, в отцовском кабинете. «Джекоб? Где-ты? Что ты опять натворил?» Всегда Джекоб. Только не Вилл. Вилл никогда.

Глаза брата сверкнули в темноте, как золотые монеты.

— Что ты там Кларе наговорил?

Вилл глянул на свои пальцы и сжал руку в кулак.

— Я уже не помню.

— Да неужели?

Вилл никогда не умел врать как следует.

— Ведь это ты захотел, чтобы мы ее взяли. Или этого ты тоже не помнишь? — Прекрати, Джекоб. Но у него болит плечо, и он устал вечно нянчиться со своим младшим братом. — Сам справляйся! — заорал он на Вилла. — Привык рассчитывать, что я все за тебя делать буду!

Вилл медленно выпрямился. В его движениях чувствовалась теперь сила, да и времена, когда он был Джекобу едва по плечо, тоже давно миновали.

— Рассчитывать? На тебя? — переспросил он. — Да я от этого уже лет в пять отвык. Матери — той, к сожалению, больше времени понадобилось. И мне еще много лет по ночам пришлось слушать, как она плачет.

Братья.

Казалось, они снова в родительской квартире. В просторном коридоре среди пустующих комнат, с темным пятном на выцветших обоях, где когда-то висела фотография отца.

— С каких это пор имеет смысл рассчитывать на того, кого никогда нет? — В надтреснутом голосе Вилла будто позвякивали осколки битого стекла, и осколки были острые. — У тебя вообще с ним много общего. И не только внешне.

Он смотрел на Джекоба пристально, мысленно сравнивая его лицо с лицом отца.

— Не беспокойся, я справлюсь, — добавил он сухо. — В конце концов, это ведь моя кожа, не твоя. И я все еще здесь, верно? Делай, что собирался. Скачи от самого себя. Глотая собственный страх.

Тут до них донесся голос Валианта. Он уговаривал Лису вызволить его из серебряной цепи.

Вилл кивнул головой в его сторону.

— Это и есть проводник, о котором ты говорил?

— Да. — Джекоб заставил себя поднять глаза на этого незнакомца с лицом родного брата.

Вилл направился к выходу из пещеры и, щурясь от дневного света, прикрыл ладонью глаза.

— А о том, что Кларе сказал, я сожалею, — вымолвил он. — Я с ней поговорю.

И вышел на свет. А Джекоб стоял в темноте, словно боясь пораниться об осколки. Как будто Вилл разбил зеркало.

ГРЕЗЫ

Давно настала ночь, но Темной Фее не спалось. Ночь слишком прекрасна, чтобы транжирить ее на сон. Но человекогоила она все равно видела. Она теперь грезила о нем во сне и наяву. Ее заклятие уже превратило почти всю его кожу в нефрит. Нефрит. Зеленый, как сама жизнь. Застывшее в камне течение жизни. Камень сердца, так его называют, — и рожден чарами той, у кого сердца нет. Он будет еще прекрасней в тысячу раз, когда нефрит покроет всю его кожу без остатка, и он сделается тем, кем сейчас только обещает стать. Будущим в оболочке прошлого. Соединив в себе все, что таится в морщинистых складках времен. Все, о чем ведают только ее сны, а они говорят ей куда больше, чем любому гоилу или человеку, вероятно, потому, что время вообще ничего не значит, если ты бессмертен.

Ей-то хотелось остаться в замке с замурованными окнами и там дождаться вестей от Хентцау. Но Кмен рвался обратно в горы, в родную каменную твердь, в свою подземную крепость. Его тянет вглубь точно так же, как ее — в ночное небо или к белым лилиям на водной глади, — хоть она и силится внушить себе, что полноту жизни дарует только любовь.

В окне вагона она видела собственное отражение: белесый призрак в темном стекле, за которым быстро, слишком быстро мелькает проносящийся мимо мир. Кмен знает: она боится поездов. И ради нее велел украсить стены вагона мозаиками: рубиновые цветы, малахитовые листья, небо из лазурита, нефритовые холмы и мерцающая гладь озера из лунного камня. Если это не любовь, то что тогда?

Эти каменные картины были прекрасны, и всякий раз, когда ей становилось невмочь смотреть, как мелькают за окном поля и леса, будто навсегда распадаясь в пестрой свистопляске времен, она водила пальчиками по лепесткам каменных соцветий. Но грохот поезда болью отзывался в ушах, а заточение в этом скользком холодном металлическом пенале наполняло дрожью все ее хрупкое, эфемерное тело.

Да. Он ее любит. Но все равно женится на этой кукольной мордашке, человеческой принцессе с огромными глупыми глазищами, которая даже своей хваленой красотой только лилиям фей обязана. Амалия. И имя-то такое же бесцветное, как лицо. С каким удовольствием она бы ее убила. Ядовитый гребень или платье, которое вгрызется ей в тело, пока она будет вертеться перед своими золотыми зеркалами. Как она будет орать, сдирая его с себя вместе с клочьями кожи, столь ранимой и мягкой по сравнению с каменным панцирем жениха…