Книга Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Ночью, ворочаясь на диване, он вздрагивал от сирен скорой помощи и кошачьих воплей, на минуту заснув, тут же просыпался, задыхаясь от страха, уверенный, что у подъезда собралась полиция, а по пожарной лестнице взбирается спецназ, который вот-вот высадит окно. Но дом, укутанный в темноту и молчание, был надежным сообщником, и никто из соседей, а их осталось немного, потому что часть квартир были выкуплены под офисы, и подумать не мог бы, что та похищенная актриса, о которой сегодня так много говорили в новостях, находится прямо у них под носом, точнее под ногами, если соседи сверху, ну, или над головой, если соседи из квартиры снизу, той самой, откуда вечером довольно громко кричал телевизор, но он побоялся постучать им по батарее, еще не хватало, чтобы кто-то из них явился к нему и обнаружил его новую сожительницу, если ее можно было так назвать. Под утро, измученный бессонницей, он вдруг услышал, как хлопнула дверь в спальню, и, приподнявшись на локте, увидел худую фигурку, нависавшую над ним.

Ты зачем пришла, испугался он, натянув одеяло до подбородка, уходи сейчас же.

Но она опустилась рядом, присев на край, и, взяв его за руку, вдруг прошептала: человек есть тайна, ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время, я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.

Ты о чем вообще, не понял он и сжал ее ладонь, чтобы убедиться, что она ему не мерещится.

Или знать для чего живешь, или все пустяки, трын-трава, пробормотала она и уткнулась ему в плечо, отчаянно пытаясь найти свои слова, но не находя их, и только чужие цитаты служили подпорками, на которых держалась ее речь.

Обняв, он уложил ее рядом с собой, поглаживая по голой макушке, кое-где шершавой от пробивавшихся волос, я знаю, что тебя мучает, прошептал он, дай мне время, и я что-нибудь придумаю. Она долго ворочалась оттого, что мучили боли, а потом затихла, может, уснула или просто лежала, пряча лицо на его груди, а он думал, что знание близкого конца превращает жизнь в пытку даже в те минуты, когда не чувствуешь боли, лишает ее смысла, удовольствия, ориентиров, и отчего человек не может просто доиграть жизнь до конца, как актер свой спектакль, до того момента, когда упадет занавес, наслаждаясь каждой оставшейся минутой, в конце концов, у умирающего онкобольного этих минут больше, чем у того парня, который, судя по визгу тормозов и страшному грохоту за окном, врезался только что на большой скорости в фонарный столб. Что это за шум, очнувшись, спросила она и, не дождавшись ответа, натянула одеяло на лысую голову, зябнувшую без волос.

Осмотрев шкаф, набитый вещами мужа бывшей, он выбрал темный костюм с просторным пиджаком, чтобы не нервничать из-за фантомной груди, которая, как ему казалось, проступала под одеждой, белую рубашку, галстук в полоску, с позолоченной заклепкой в виде двуглавого орла, остроносые лакированные ботинки, и, оглядев себя, подумал, что в таком виде ему только в гроб ложиться, но нет, не пришло еще его время. Он спустился пораньше, чтобы встретить бывшую у подъезда, не оставив возможности напроситься на чай, и та удивилась, увидев, как он караулит ее, измеряя улицу шагами. Ты что-то прячешь от меня в своей квартире, расцеловала бывшая его в щеки, но я не буду тебя допрашивать, расскажешь, когда захочешь. Его забавляло, что ей так вдруг понадобилось это завещание, какая же все-таки хваткая, практичная женщина, из тех, что своего не упустят, ведь с новым мужем ей ни о чем не нужно было беспокоиться, у того было несколько больших квартир в центре, загородный дом и кое-что за рубежом, что из-за должности в правительстве пришлось оформить на жену и детей, и все же не пропадать же двушке с окнами на бульвар. Я принесла тебе лекарства, бунпронал и, посильнее, дюрогезик, схема лечения прилагается, только умоляю, не злоупотребляй, их не так просто будет получить еще раз.

Нотариус работал на соседней улице, куда они пошли пешком, чувствуя странную неловкость, и, отгораживаясь друг от друга наигранными улыбками, болтали о всяких пустяках, погоде, ценах, курсе валют. Он знал, о чем сейчас думает бывшая, о том, что хорошо бы напомнить ему, как много делала для него все эти годы, делила с ним постель, дарила вещи, подбрасывала деньжат, когда его дела шли совсем плохо, пользовалась связями мужа, чтобы помочь ему с операцией, в общем, была ему настоящей женой, только без детей, истерик и совместного хозяйства, женой на фрилансе, скрашивающей его одиночество, но неудобно было говорить ему об этом сейчас, по дороге к нотариусу, где он должен был составить завещание в ее пользу, а впрочем, когда же еще говорить об этом, как не сейчас. Я многим обязан тебе, сказал он сам, ты делила со мной постель, дарила вещи, подбрасывала деньжат, когда дела шли совсем плохо, пользовалась связями мужа, чтобы помочь мне с лечением, все эти годы ты была мне настоящей женой, только без истерик, детей и совместного хозяйства, и я благодарен тебе за то, что ты была в моей жизни. Просияв, бывшая взяла его под руку, прильнув ближе, ах, да о чем ты, дорогой, ты же знаешь, я люблю тебя и всегда буду рядом.

На газетном лотке, рядом с которым приплясывала, чтобы согреться, одутловатая торговка, потягивающая кофе из пластикового стаканчика, были выставлены свежие выпуски, все до единого с ее портретом на первых полосах, дерзкое преступление, знаменитая актриса похищена из онкоцентра, версии следствия и мнения экспертов. Вы слышали о похищении, то тут, то там обсуждали прохожие, вывезли из больницы у всех на глазах, и никто не знает, что же случилось, и куда только смотрит полиция, что вообще творится в этой стране, если можно вот так средь бела дня похитить человека, а впрочем, неудивительно будет, если все это придумали пиарщики, вечно они устраивают что-нибудь эдакое. На большом экране опять крутили ролик, на котором она, упругая, свежая, убегала на веранду, и длинное белое платье со шлейфом развевалось на ветру, бог знает откуда взявшемся в особняке, не иначе как какой-нибудь рабочий съемочной группы поддувал его с помощью ветродуя, и прохожие, увидев ее, останавливались, тыча пальцами: вот она, посмотрите, та, которую похитили. Совсем недавно, еще год назад, ее можно было увидеть всюду, на афишах, на экранах, в журналах, где она рекламировала платья, модные ароматы, косметику, которой на самом деле не пользовалась, и много чего еще, от нижнего белья до спортивных машин, но с тех пор, как в желтой прессе замелькали ее снимки во время болезни, на которых ее едва можно было узнать, маркетологи, проведя опросы и исследования, посоветовали убрать ее, знаменитую на всю страну и стоившую огромных денег, со всех рекламных макетов и роликов, ведь больная раком — плохая реклама для брендов, как ни крути, и кто виноват, что обыватели не станут покупать одежду, косметику, модные ароматы и всякую всячину, которую она рекламирует, потому что эта всякая всячина будет ассоциироваться у них с лимфомой на терминальной стадии. Так за несколько недель она вдруг исчезла со всех щитов и баннеров, оставшись только на видеоролике, без конца крутившемся на бульваре, потому что руководителю пиар-отдела французской парфюмерной компании было жаль денег и нервов, потраченных на съемки, и плевал он на советы маркетологов.

Нотариус принял не сразу, пришлось ждать в приемной, где скучали другие посетители, листавшие сегодняшние газеты с фотографиями умирающей молодой актрисы. Как вы думаете, кто ее похитил, какой-нибудь чокнутый поклонник, не иначе, шептались они, а зачем она ему нужна, непонятно, страшная стала, как сама смерть, не то что раньше, раньше-то она была ах какая красотка, вот тогда и надо было ее похищать, а сейчас уж чего. Завещание оформили быстро, он подтвердил, что принял решение в здравом уме и твердой памяти, проверил, все ли верно в бумагах, поставил подпись там, куда нотариус ткнул толстым пальцем, и вышел из кабинета, растирая ломившие виски, которые всегда начинали болеть, когда приходилось возиться с документами, чего он терпеть не мог. Оригинал завещания взяла себе бывшая, копию отдали ему, и они зашли в кафе неподалеку, чтобы перекусить. Им внезапно не о чем стало говорить, как будто завещание подвело черту под тридцатью годами, которые они провели вместе, и оба мучительно искали тему для разговора в чашке травяного чая, меню кафе, полупустом зале, за окном, выходившем на оживленную улицу, и тайком поглядывали на часы. Впрочем, дело было, конечно, не в завещании, а в том, что у него есть рак, а у бывшей нет, вот и все. Он давно чувствовал, что, заболев, стал чужим среди здоровых, словно переместился в другой, параллельный мир, в котором обитали все приговоренные, еще далеко не мертвые, но уже вроде и не то чтобы очень живые, а прежние связи, знакомства, разговоры, мечты, фантазии и вещи в один момент вдруг стали никчемными, пустыми, не представляющими никакого интереса просто потому, что единственным интересом была болезнь, вокруг которой крутилась-вертелась теперь его жизнь, а точнее то, что от нее осталось. Знаешь, у меня совсем нет денег, не могла бы ты меня выручить, сказал он, когда официант положил перед ним счет, подумав, что платить будет мужчина, но он передал счет ей, привычным жестом, ведь именно женщина всегда платила за обоих. О чем ты говоришь, конечно, улыбнулась бывшая и, вывернув кошелек, отдала ему все, что там было. Ему было стыдно за то, что никогда не мог сказать ей правду в глаза, так уж повелось у них с первого дня, так что даже в изменах, когда еще были в браке, он признавался ей записками, оставленными на кухонном столе, вот и вчера не смог сказать: оставь меня, никуда я с тобой не пойду, а вместо этого потащился к нотариусу, зная то, чего не могла знать бывшая, что ничего не будет, ни квартиры, ни завещания, да еще и взял у нее денег, а впрочем, у нее их полно, не обеднеет, к тому же бывшая здорова, а он серьезно болен, и за это ему можно все простить. Я припарковалась у твоего дома, сказала бывшая, когда вышли из кафе. У меня еще есть дела, пожал он плечами, но я надеюсь, ты навестишь меня на следующей неделе, я соскучился. Он обнял ее чуть крепче, чем следовало, так что, отстранившись, та удивленно посмотрела на него. Ну, раз ты так сильно соскучился, я обязательно зайду к тебе, растроганно пробормотала, целуя его в губы, как жаль, что ты больше ни на что не годишься в постели, мне этого не хватает. Он обернулся, когда бывшая уже была далеко, чтобы в последний, как ему казалось тогда, раз взглянуть на нее, превратившуюся в точку, смешавшуюся с другими точками, в последний раз, и никогда больше.