Книга Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса - Станислав Куняев

Наконец, под давлением демонстраций и торгового бойкота, иракское правительство капитулировало и издало указ о массовой эмиграции евреев .

Подобным образом была организована и массовая эмиграция из Советского Союза в 1990–1993 годы. Распускались провокационные слухи о близящихся погромах, они бесконечно умножались, пропущенные через призму западных агентств новостей, сочетаясь с рассказами о прекрасной жизни в Израиле. Годы спустя я встретил в Иерусалиме Аллу Гербер, московскую еврейскую писательницу, активную участницу «дела Осташвили».

— Вы, израильтяне, должны воздвигнуть мне памятник, — сказала она. — Это я прислала вам миллион русских евреев.

Выяснилось, что Алла Гербер (вместе с Щекочихиным и Черниченко) пустила в эфир дезу о близящихся погромах с якобы установленной датой — 5 мая. Созданная этими слухами волна панического бегства способствовала дестабилизации Советского Союза и ускорила его гибель. Конечно, слова Аллы Гербер не имели бы никакого эффекта, если бы они не были многократно усилены всей пропагандистской машиной сионистского пиара. Не она, так кто-нибудь другой прошептал бы нужные слова, повторённые послушным аппаратом, и неискушённые «советские граждане еврейского происхождения» потянулись бы вереницей подметать улицы Тель-Авива, стрелять по палестинским детям, умирать и ложиться в неосвящённую землю за забором еврейского кладбища на далёкой земле».

В начале перестройки в издательстве «Московский рабочий» был издан женский сборник «Новые амазонки». Он открывался дневником амазонки из города Пермь. Вот несколько отрывков из этого документального произведения, «Покаянные дни, или в ожидании конца света»:

«Пришла Галя К. и сказала, что будет погром. Еврейский. Даже если это слух, то какая подлость по отношению к евреям.

— Если начнётся заварушка, нужно делать ноги, — говорит мой муж, преподаватель иврита.

Я выронила бутерброд с маслом, конечно, маслом вниз «…«Ночью проснулась от грохота. Началось? Что делать в первую очередь? Вскочила, смотрю: это кошка уронила со шкафа наши сто коробков спичек».

Нина Горланова, видимо, русская женщина. Замужем за евреем. Она, её дети, её друзья, приносящие на кухню всяческие слухи, живут в такой истерической атмосфере, что на них и обижаться грешно. У неё бутерброд с маслом выпадает из рук при слове «погром», но это цветочки: «вывихнула руку, когда в бешенстве тушила сигарету» «Это какие-то сверхъевреи, — кричу я, заведясь и размахивая руками и роняя вазу с цветами».

«Читаю младшим вслух «Воспоминания Вишневской». В том месте, где Вишневская прощается со сценой Большого театра, мы все зарыдали. Агния (младшая дочь. — Ст. К.) от перевозбуждения даже заснула».

«Друзья мужа — евреи — звонили в МВД Перми, спрашивали, готовы ли спасти от погромов жителей города. — К нам не поступило никаких сигналов! — был ответ. — А если уехать на дачу! — спрашивает Люся Г. жена еврея. — Может, там отсидимся?

— Это ещё хуже, там ни телефона, ни больницы… — говорю я. — Я собираюсь позвонить друзьям-евреям и пригласить их ночевать эту роковую ночь у нас. Может, вместе-то отобьёмся». «До катаклизма (погрома. — Ст. К.) остался один день. А ночь? Ночью начнётся.

Нурия, маленькая девочка, дочь моей знакомой:

— Тётя Нина, а в городе образовалось общество, которое ловит евреев».

И не приходит в голову русским женщинам Нине и Гале стукнуть кулаком по столу, чтобы опомнились их мужья-психопаты и прикрикнуть: — Не сходите с ума и нас не сводите! И детей пожалейте!

Нет, наверное уже поздно, болезнь слишком далеко зашла, начинаются галлюцинации:

«Я бормочу, идя по улице в магазин. Видимо со мной что-то не то, потому что боковым зрением вижу, как на сохе пролетел по небосклону Василий Белов. А ведь был вроде писатель».

Не только Белову, но достаётся от амазонки, когда она находится в припадке юдофильской истерики, и Достоевскому тоже, мол, последний «путал евреев с буржуазией». Это напоминает мне, как некий профессор Металлов, читавший после войны в Литинституте семинар о творчестве Льва Толстого, частенько выговаривал Льву Николаевичу: «Ну этого старикашка не понимал!»… Вот так-то: Горланова и Металлов всё понимают, а Толстой и Достоевский, увы!

«Со мной случилась истерика… Подруга ушла, пришли другие гости, истерику не смогли остановить… Вызвали «скорую» — нет одноразового шприца, а их шприц рискованно-грязный»…

Прочитав слова Бунина о Катаеве (из «Окаянных дней»), о том, что последний за тысячу рублей, якобы готов был убить человека, чтобы модно одеться, Горланова вгоняет себя в очередной приступ:

«А сейчас во главе «Памяти всё писатели, поэты, да критики. И они не за тысячу рублей, а совершенно бесплатно готовы убить всех евреев в нашей стране. Вот что значит 70 лет советской власти».

Но пик болезни, после которого никакая «скорая» уже не сумеет помочь, настал в конце повести.

«Полночь. Мужа нет дома. Он уехал к Бруштейнам обсуждать, как заниматься самообороной, на лестнице шаги, много мужских ног. Бегом обратно от нашей площадки. Почему бегом? Потому что бомбу подложили и спешат убежать, чтобы не подорваться. Значит, началось. Я — дрожа — выхожу в коридор, включаю свет всюду (на кухне тоже зачем-то) и протягиваю руку к замку. Страшно. Но я должна быстрее открыть, схватить бомбу и скинуть на головы тем, кто сейчас будет выбегать из подъезда, тем, кто её подложил. Выскакиваю на площадку — ничего нет. Поднимаюсь на чердак — лужа мочи. Ага, это всего лишь анонимные алкоголики заходили по своим интимным делам… Тут и муж вернулся. Рассказываю, он мрачнее тучи.

— И всё же лучше погибнуть от погрома один раз, чем много раз мысленно. Ложись спать».

Успокоил! Ну какие после этого будут сны? Только такие: «Сон будто мы уже переехали на квартиру Соколовских, нам обещанную. Там из коридора есть дверь в кабинет, её мы закрыли стеллажами с книгами, словно нет тут дверей. И там спрятали всей своих друзей-евреев и моих детей Входят из «Памяти» (все мои знакомые) и мимо двери-стеллажа, но тут вдруг оттуда смех моей Агнии…» Агния, младшая дочь выдала себя погромщикам! Ну как тут с ума не сойти! «Проснулась, поплакала в туалете»…

Да, это посильнее даже Симхи Перельмутера!

Ну как тут не пожалеть бедных детей Нины Горлановой (а их у нее немало). Они, как и она со своим мужем и друзьями-евреями, ждут конца света, называемого «погромом»: Мама, ты мне купишь гусёнка? — опять умоляет Агния. Обещаю купить.

— Ура! Значит, я надую гусёнка и поплыву, спасусь шестьдесят второго числа, да? —

Шестьдесят второе число (как у Гоголя в «Записках сумасшедшего» — 38 мартобря) это день Икс, когда должно начаться светопреставление, именуемое погромом. После такого что делать? Материнских прав лишать с формулировкой «за издевательство над детьми»?