Книга Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова - А. Солнцев-Засекин

Похищенные из архива документы были благополучно доставлены в лагерь. Правда, они были уже использованы, но в том, чтобы их снова сделать годными к употреблению, не встречалось большого затруднения. Через одного из военнопленных офицеров (если мне не изменяет память, то через штабс-капитана 74-го пехотного Ставропольского полка Пенского) мне удалось передать документы другому пленному офицеру – прапорщику, с которым я не был знаком лично, но о котором очень много слышал, – химику по специальности (кажется, фамилия его – Родионов). Он вытравил старые надписи на бланках, так что ни от них, ни от кислоты не осталось никаких следов, и бланки стали снова пригодными для пользования.

Часть этих бланков поручиком Дворниченко была передана, кажется, капитану Пылеву и поручику Крюковскому. Самым удачным из этой серии оказался, кажется, бланк, удостоверяющий командировку из какой-то автомобильной части за получением из различных казенных складов и покупкой в частных магазинах всевозможных автомобильных принадлежностей, с правом получения для перевозки их в часть вагонов и т. п. Бланком этим, как мне пришлось слышать после, удачно воспользовались для побега несколько офицеров.

Для себя же или, вернее, для генерала Корнилова я взял два бланка: 1) отпускной билет, выданный Эстергомским госпиталем, увольняемому в четырехмесячный отпуск по болезни солдату, следующему на родину, в деревню в окрестностях станции Лукаш, по пути и сравнительно недалеко от румынской границы; 2) удостоверение, помеченное Будапештом, на имя жандарма, следующего на станцию Оршова, близ самой румынской границы и командированного специально для поимки, бежавшего из плена… генерала Корнилова!..

Когда я был моложе, мне доставляло особое наслаждение создание таких маловероятных положений, своего рода игра неожиданностями, и поэтому, заполняя бланк, я не вписал просто: «для поимки бежавших из плена русских пленных», а написал: «для поимки бежавшего из плена генерала Корнилова». Я не предвидел тогда, что точность такого указания будет иметь некоторое значение во время побега генерала Корнилова.

Итак, документы для побега имелись, но нужно было передать их генералу Корнилову; нужно было также помочь ему бежать из Лека, чтобы он имел возможность воспользоваться похищенными документами.

В Эстергом-табор сравнительно незадолго до похищения мною и Дворниченко документов прибыл прапорщик Аваш, караим по происхождению, находившийся прежде в том же лагере в Леке, где и генерал Корнилов.

Не так много времени до описываемых событий прапорщик Аваш сделал с двумя другими офицерами попытку побега из плена. Один из его спутников, ротмистр русской армии, носивший, если не ошибаюсь, польскую фамилию (кажется, Гриневецкий), был еще в мирное время женихом молоденькой венгерской графини Альмаши (если только имя ее не исказил прапорщик Аваш). Тоскуя в разлуке с невестой, ротмистр хотел воспользоваться побегом также для того, чтобы повидаться с нею перед оставлением пределов Венгрии. Напрасно спутники доказывали ему неосторожность свидания, могущего погубить обоих…

Беглецы направились к городку, где находился замок невесты. Прапорщик Аваш, у которого была ранена нога, отстал в пути, а два других офицера благополучно достигли городка и зашли в его единственную гостиницу. Дочь владельца гостиницы была подругой графини и знала ротмистра. Она также стала советовать ему скорее покинуть городок, где он легко мог быть опознанным, но насколько легко было давать благоразумные советы, настолько трудно было слушать их. К тому же беглецы считали свои документы безукоризненно подделанными. Они отдали их дочери владельца гостиницы для прописки, но когда та принесла их в полицию, ее арестовали.

Оказались ли документы не так хорошо сфабрикованными, как это предполагали сами беглецы, или кто-нибудь из жителей городка узнал ротмистра и донес на него, но полиция явилась в гостиницу и арестовала обоих офицеров, а в скором времени в окрестностях городка был арестован и прапорщик Аваш. Была арестована и молодая графиня, заподозренная в содействии побегу жениха, хотя в действительности она даже не слышала о нем, и говорили, что ей грозит смертная казнь за измену отечеству.

Прапорщик Аваш только очень недолго пробыл под арестом и был затем переведен в другой лагерь – замок Ашурани. Такие переводы из одного концентрационного лагеря в другой часто применялись австрийским командованием к пленным офицерам, покушавшимся на побег, чтобы пребыванием в новой незнакомой обстановке затруднить повторение попыток к побегу; для самих же военнопленных эти переводы служили средством сообщения между различными лагерями.

В замке Ашурани прапорщик Аваш пробыл только очень непродолжительное время и был снова переведен на этот раз в Эстергом-табор. Ашурани, как и Лека, был так называемым штаб-офицерским лагерем, и перевод из него в Эстергом-табор, являвшийся одним из наиболее типичных «обер-офицерских» лагерей, был наказанием для прапорщика Аваша за столкновение, бывшее у него с австрийскими властями в Ашурани.

Причины этого столкновения очень характеры для того времени. В Ашурани приезжим православным священником австрийского военного ведомства и австрийским же подданным совершалось богослужение для военнопленных офицеров. Прислуживали при богослужении и исполняли обязанности певчих несколько пленных же русских солдат.

Когда в порядке богослужения приблизилось время певчим исполнять молитву за Отечество («Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние Твое»…), священник приказал военнопленным певчим поминать австрийского императора. Солдаты повиновались и по комнате, где разносились слова молитвы: «победы благоверному императору и королю Францу-Иосифу на сопротивныя даруя…», среди офицеров наступила минутная растерянность.

Опомнившийся первым, прапорщик Аваш обратился к солдатам с приказанием замолчать.

– Я сам не православный и не христианин, – обратился к певчим Аваш, – но я – русский офицер и я запрещаю вам поминать в богослужении и молиться о даровании победы императору, страна которого в войне с Россией. Вы – русские солдаты, и вы должны молиться о даровании победы нашему государю императору Николаю Александровичу!

– Это вы сами молчите, фендрик[43]! – кричал в свою очередь священник. – Я старше вас рангом: я имею чин капитана, а Вы только фендрик. Вы видите нашивки у меня на рукаве? (Австрийские военные священники имели чины, соответствующие воинским, которые различались по галунам на рукавах рясы или сюртука.) Ваши солдаты должны слушать меня! Я приказываю петь: победа Францу Иосифу!..

– Вы для меня не капитан, а духовное лицо, – возражал Аваш, – и кто бы вы ни были, Вы не имеете права требовать от русских военнопленных измены. Я приказываю петь: победы Николаю Александровичу…

Солдаты растерянно и испуганно молчали. Богослужение прекратилось.

Через два дня прапорщика Аваша, как беспокойного, перевели в Эстергом-табор, а относительно исполнения молитвы за отечество в лагерях военнопленных австрийским военным министерством был издан циркуляр, что ни австрийский, ни русский императоры не должны в ней упоминаться, что каждый военнопленный вправе молиться о даровании победы своему оружию, но что такое же право имеют и православные австрийско-поданные и что поэтому исполнение молитвы за отечество при богослужении, совершаемом в присутствии подданных разных стран должно ограничиться первыми словами молитвы: спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние Твое…