Книга Тихая музыка за стеной - Виктория Токарева

– В том смысле, что финишируем. Мы же не будем жить триста лет, как черепахи.

– В Японии продолжительность жизни девяносто лет.

– Они едят рис и морепродукты, – напомнила Мирка.

– И мы тоже будем есть рис и креветки. Так что у Валюсика впереди еще двадцать пять лет.

Зверев помолчал, потом сказал:

– Но ведь это так мало…

В прежние времена Зверев не дорожил жизнью. Ему было нечего терять. А сейчас – есть что терять. Сейчас ему дорог каждый день и каждая минута.

Страшно умирать – вот расплата за позднюю любовь.

Ариадна взяла дела Зверева в свои руки. Стала вести переговоры с заказчиками и галеристами.

Зверев как бизнесмен – круглый нуль. Заказчики сразу видели, что его можно объехать на хромой козе. Заказчики называли свою цену. Ада прибавляла нуль. Увеличивала в десять раз. При этом ее лицо было спокойным и бесстрастным, как будто речь шла не о деньгах, а о погоде за окном.

Дела Зверева пошли в гору.

Впереди обозначились большие перспективы. Возраст имеет значение для балетных и цирковых, а у скульпторов – длинный век. Они живут и работают до упора.

Ариадна настояла на машине. Зверев сопротивлялся. Он никогда не водил. Ему казалось: он бездарен по этой части, обязательно разобьет машину и себя и, не дай бог, угробит чью-то жизнь. Но Ада сказала: сможешь. И он смог. И оказалось, что с машиной – совсем иная жизнь. Другой уровень свободы. И было непонятно – как он жил без машины и без Ады.

Он звал ее Дуся – производное от Адуси.

Она – Дуся, он – Валюсик. Иногда – Валентино, на итальянский лад.

Они никогда не сюсюкали на людях, но при Мирке случалось.

– Слушай, Дуся, – не выдержала Мирка. – Вот ты любила кагэбэшника, а сейчас любишь правозащитника. Тот был Пусик, а этот Валюсик.

– И что?

– Как это понимать?

– Я любила и люблю не функцию, а человека. Мужчину. Мужика, если хочешь.

– А принципы?

– От принципов детей не бывает. Дети родятся от любви.

– Ты как чеховская Душечка: мы с Ваничкой, мы с Васичкой…

– Но ведь не одновременно. Сначала с Ваничкой, потом с Васичкой.

Сверху спустился Зверев в клетчатой рубашке. От него пахло красками.

– О чем базарим? – весело спросил Зверев.

– Насчет чеховской Душечки, – сказала Ада.

– Я обожаю Душечку, – поделился Зверев. – Надо будет ее написать.

– А Ленин ее презирал, – напомнила Мирка. – Говорил: Душечка Троцкий.

– «Иудушка Троцкий», – поправил Зверев. – А Душечка Потресов, меньшевик.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Ада.

– Ленин в своих политических целях мог извратить все что угодно. Он был фанатик революции, а Душечка тут ни при чем. У Душечки был главный женский талант – талант любви.

– На что ты намекаешь? – насторожилась Мирка.

– Ни на что не намекаю. Прямо говорю.

Мирка обиделась. Получалось: у Ады есть талант, а у нее нет. Унизил, как Ленин Душечку. Свинья. Она породила этот союз: Дуся-Валюся, но ей никто не воздал должное. Хоть бы «спасибо» сказали. Хоть бы шаль подарили…

Старосельский праздновал день рождения. Круглая дата. Юбилей.

Ариадна получила личное приглашение. Инцидент с внуком не смутил дедушку Старосельского, поскольку бизнес есть бизнес, а дружба есть дружба. Не пойти было невозможно. Собирались друзья Леона, их семьи. Это были и ее личные друзья.

– Пойдем вместе, – приказала Ариадна. – Женщине неприлично приходить без мужчины.

– Ты вдова. Тебе как раз неприлично появляться с мужчиной.

– Сколько можно скрывать и прятаться? Я должна тебя предъявить…

В ресторан пришли вместе.

Приглашенных собралось человек сто. У всей сотни вытянулись лица. Ожидали, что Ада явится одна и в черном. А она явилась – яркая, помолодевшая, с правозащитником – «человеком не нашего круга». Сейчас, правда, другие времена, все круги перемешались, и все же… Года не прошло, у покойного пятки не успели остынуть, а она уже перекрестилась в другую веру, изменила всем сразу.

Мужчины насупились, подозрительно смотрели на своих жен. Их (мужчин) постигнет та же участь в недалеком будущем. Рога посмертно.

И с кем? С идейными врагами.

Их человечья стая потихоньку старела и редела. Юбилеи, юбилеи…

Все длиннее пройденный путь, все короче оставшаяся дорожка.

Ада и Зверев сели на свои места.

Против Зверева оказался пожилой господин, неуловимо знакомый. Зверев вгляделся и узнал: Валун. Он мало изменился, только поседел. Был толстый и остался толстый. Крупные глаза смотрели также насквозь.

– Здравствуйте, – поздоровался Валун. – Вы меня помните?

– А как вы думаете?

– Думаю, помните.

Возле Валуна сидела его жена, неожиданно красивая. Эти валуны разбирали лучших женщин.

Между столиками ходил человек с аккордеоном. Как в деревне. На такие корпоративы (новый термин) приглашались дорогие артисты.

Аккордеонист – народный и заслуженный, играл песни семидесятых годов. Песни замечательные, лучше современных. Это были мелодии молодости. Все размякли и настроились.

Ада слегка погрустнела. Вспомнила Леона. Она его никогда не забывала. Ни на минуту. Но она не умела жить одна. Не умела ни о ком не заботиться. Она выражала себя через служение ближнему. Ада засыхала без ласки. Любить и быть любимой – вот ее самовыражение. Дни без любви – это дни, отданные черту. Она отдала черту целый год, двенадцать месяцев. Как будто жила под водой, не дыша и зажмурившись. А сейчас вынырнула и поплыла к берегу. Зверев – ее берег, ее причал. Пусть все осуждают, называют Душечкой. А кто сказал, что настоящая любовь бывает раз в жизни? Кто-то сказал, но он ошибся.

Валун смотрел на Зверева слегка исподлобья. Как когда-то.

– А вы хорошо выглядите, – сказал он. – Лучше, чем раньше.

– Спасибо? Вы там же работаете?

– Естественно.

– В том же кабинете?

– В том же кабинете.

– А второй где? Белобрысый?

– Он больше не работает в органах.

– Сам ушел?

– Ну… Сами у нас не уходят.

– Понятно, – сказал Зверев. – А как вообще дела у КГБ?

– Сейчас хорошо.

– А было плохо?

– Первый президент раздробил нас на удельные княжества. А второй президент собрал в крепкий кулак. А почему вы спрашиваете?