Книга Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

Другим любимым местом Федора Алексеевича являлось село Воробьево — на нынешних Воробьевых горах. Эту местность обожали три русских государя. Василий III выстроил тут деревянный дворец на каменном фундаменте, Алексей Михайлович приезжал сюда с семьей и подолгу живал, а Федор Алексеевич вознамерился придать сему месту новую пышность. Скорее всего, эта его архитектурная затея связана с первым браком. Приведя молодую жену на Воробьевы горы, хорошо знакомые ему с детства, царь увидел восхищение в ее глазах, услышал восторженные слова, и вот уже застучали топоры плотников… Взамен старого, обветшалого, тут взялись строить новый (каменный!) дворец о шестидесяти комнатах и два храма.

А место и впрямь чудо как хорошо: с речной кручи открывается вид на луга, занимавшие просторную излучину Москвы-реки, на гроздь золотых куполов Новодевичьего монастыря, на темнеющую вдалеке громаду Москвы во всем ее великолепии. Сердце замирает! Кругом шумит древний лес, окружающий невеликий царский сад. Как не быть саду? Где угнездились Романовы, там непременно случится сад…

После Федора Алексеевича государи наши, а также члены царского семейства бывали тут, да и жили порой подолгу, но большой любви к Воробьевым горам не проявляли. Дворец Федора Алексеевича обветшал с течением времени. Ныне его нет: давно разобран.

На Пресне Федор Алексеевич распорядился устроить большой каменный храм Воскресения Христова с высокими крылечками-папертями и круглыми декоративными башенками. Собственно, сейчас это чуть ли не центр Москвы, а тогда — местность за городской чертой, у села Воскресенское и Пресненских прудов. Тут царь решил устроить еще одну в ряду бесчисленных летних резиденций монаршего рода Романовых.

Как полагается — с палатами, «службами», особым хозяйством и даже зверинцем. Время от времени младших членов царской семьи, в том числе царевича Петра, «тешили» здесь пушечной пальбой и фейерверками. Страсть к «огненной забаве» перешла к Федору и Петру Алексеевичам от их отца и прочно укоренилась в душах[63].

К 1677 году царь достроил Благовещенскую церковь близ села Тайнинского и сделал богатое пожертвование на ее внутреннее убранство. Храм этот до сих пор радует глаз узорчатым резным «одеянием». В конце XVII века он считался царским «домовым»: его поставили при путевом дворце, который стоял на начальном участке паломнического маршрута к Троицесергиевой обители. Сам дворец не сохранился.

Привычка к тихой жизни в деревянных хоромах, среди садов, подчиняясь неспешному ритму русского домашнего обихода, позволяет видеть в Федоре Алексеевиче правителя, органично вписывавшегося в старомосковский общественный уклад. И у историка XIX столетия Е. Е. Замысловского имелись все основания считать, что «…царствование Федора Алексеевича имеет в историческом отношении наиболее тесную связь с царствованием Алексея Михайловича, чем с эпохою преобразования», — то есть с временем Петра[64].

Вот и выходит, что государь московский Федор Алексеевич половиною головы принадлежал Европе, другою же половиною — Руси.

РЕФОРМАТОР

Первые годы правления Федора Алексеевича напоминали сказочный сон для его родни — Милославских. Заняв множество высоких должностей разом, они как сыр в масле катались. Весьма высокое положение царских родичей в первые годы царствования подтолкнуло многих историков к мысли о полном всевластии Милославских и слабости самого государя.

Для подобного вывода есть серьезные основания.

Выше уже говорилось: нет причин считать, что Федор Алексеевич оказался совершенно отстранен своими родственниками и прочими аристократическими кланами от управления страной. Он мог вмешиваться в серьезные государственные дела, и вмешивался порой. Так, вероятно, его волей был окончательно низвергнут Матвеев и его же волей конкурирующая с Милославскими «партия» Нарышкиных оказалась избавлена от тяжелой опалы, людских потерь, дальней ссылки. Молодой царь участвовал в переговорах с иностранцами, и видно, что он как минимум не играл роль «живой декорации».

Но при всем том степень его вмешательства в дела правления оставалась невысокой.

Это видно по самым разным источникам.

Так, на протяжении нескольких месяцев после кончины отца Федор Алексеевич не мог венчаться на царство и, очевидно, вообще балансировал между жизнью и смертью. Невозможно представить себе, что он тогда мог полноценно участвовать в столь сложном деле, как разработка новых законов. Между тем 10—14 марта 1676 года вступает в силу целый кодекс законов о дворянском землевладении. Сначала 28 (!) «новоуказных статей» о поместьях, затем еще 16 «новоуказных статей» о вотчинах[65]. Под каждой статьей слова: «Великий государь указал, и бояре приговорили…» — а далее следует суть узаконения. Смысл обоих кодексов состоит в уточнении важных деталей при рассуживании земельных дел. Они представляют собой плод основательного знакомства и с Соборным уложением царя Алексея Михайловича, и с более поздними его указами, и с судебными прецедентами. Бегло, на ходу, такое создать нельзя.

И этот обширный свод правительственных постановлений стал результатом правового творчества четырнадцатилетнего, притом весьма хворого царя? Вот уж вряд ли.

Еще раньше, на исходе февраля, российское правительство постановило разрешить персам торговлю шелком-сырцом в Архангельске. Материалы расследования, проведенного Думой насчет транзитной торговли восточными товарами, опять-таки весьма обширны. Они свидетельствуют о глубоком проникновении в тему, обдуманности и основательности принятого решения. Государь в принципе не мог успеть после похорон отца, притом в состоянии тяжкого нездоровья, «поднять» столь значительный объем документов[66].

Приходится резюмировать: пока царь-отрок оправлялся от болезни, текущие правительственные вопросы решались своим чередом. Ими занимались Боярская дума, главы приказов, дьяки, понаторевшие в делах своей административной специализации. Конечно, оба кодекса готовились давно, еще при Алексее Михайловиче. Его преемник мог всего лишь дать формальное позволение: да, вводите в действие. И даже не очень понятно, до какой степени его мнением поинтересовались и до какой степени он был в состоянии его выразить…

А вот и другой пример: при Алексее Михайловиче возник приказ Тайных дел. По словам одного русского перебежчика к шведам, это ведомство было осознанно выведено царем из-под контроля Боярской думы: «Приказ Тайных Дел; а в нем сидит диак, да подьячих с 10 человек, и ведают они и делают дела всякие царские, тайные и явные; и в тот Приказ бояре и думные люди не входят и дел не ведают, кроме самого царя. А посылаются того Приказу подьячие с послами в государства, и на посольские съезды, и в войну с воеводами, для того что послы в своих посольствах много чинят не к чести своему государю в проезде и в розговорных речах… а воеводы в полкех много неправды чинят над ратными людми, и те подьячие над послы и над воеводами подсматривают и царю, приехав, сказывают… А устроен тот Приказ при нынешнем царе[67], для того чтоб его царская мысль и дела исполнилися все по его хотению, а бояре б и думные люди о том ни о чем не ведали»[68]. Для Алексея Михайловича приказ Тайных дел служил и личной канцелярией, и учреждением, контролирующим деятельность других ведомств и должностных лиц, а еще и средством добиться «прорыва» на тех направлениях экономики, политики, военного дела, где это становилось насущно необходимым. В ведение того же приказа попало дворцовое хозяйство. И — по совместительству — вопросы государственной безопасности.