Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

Не знаю, как он умудрился пронести нож из камеры в тюремный автомобиль. Он мог спрятать его в шве комбинезона в районе паха – там, где охранники, скорее всего, не стали бы его ощупывать. Или в корешке книги. В такой ситуации маленький нож был бы куда практичнее. Но вы должны понять одну вещь: мой отец никогда и ничего не делает наполовину. Кроме того, он очень терпелив. Уверена, он упустил немало возможностей сбежать, прежде чем дождался идеальных условий. В какой-то день погода могла быть не совсем подходящей, или охранники пребывали в скверном расположении духа и не спускали с него глаз, или нож был не готов. Отец не очень-то спешил.

А вчера все звезды сошлись. Отцу удалось пронести нож в фургон и спрятать его в сиденье. Он ждал обратного пути, чтобы начать действовать, потому что знал: охранники устанут, проведя долгий день за рулем, и к тому же сразу после захода солнца его будет сложнее найти. На обратном пути они ехали на восток, а все знают, как сложно и утомительно ехать в сторону заката.

Наверняка отец притворился, что спит, и обмяк на заднем сиденье. Он так хорошо знал маршрут, что мог следить за ним и с закрытыми глазами. Но он не из тех, кто полагается на волю случая, поэтому каждые несколько минут он приоткрывал один глаз и отслеживал ситуацию. Они миновали поворот на Энгадин, проехали Четыре Угла, а затем поднялись на холм и двинулись в сторону крошечного городка Макмиллан, мимо горстки домов и старой фермы Мак-Джиниса, вниз по холму, к Кингс-Крик. Поднялись на следующий холм, миновали заброшенную гончарню и хижину, построенную парочкой хиппи в тысяча девятьсот семидесятом году, потом по Данахер-роуд, затем им предстоял небольшой спуск, подъем, а после – снова спуск, к болотам на западе, и наконец они пересекли мост через Фокс-ривер. Когда отец увидел болото, его пульс наверняка участился, но он был осторожен и не выдал себя.

Сени они проехали без остановки. Водитель мог спросить у охранника, не нужно ли ему в туалет. А может, они не останавливались потому, что тот решил: если напарнику будет нужно, он скажет. Отцу такой роскоши не предоставили. Но в тот момент ему было на это наплевать. Он заворочался на заднем сиденье, чуть-чуть подвинулся вперед и притворился, что храпит, чтобы заглушить свою возню. Достал нож из дыры в сиденье. Сжал его закованными руками, развернув лезвие так, чтобы можно было нанести удар сверху, и подобрался еще ближе. Спустя еще десять миль к западу от Сени, сразу после того, как они миновали дорогу на Дриггс-ривер, пересекающую реку и ведущую в самое сердце заповедника, отец рванулся вперед. Он мог взреветь, как атакующий воин, а мог двигаться беззвучно, как наемный убийца. Так или иначе, он вонзил лезвие в грудь охранника. Нож вошел в его плоть очень глубоко, разорвав правый желудочек и перегородки сердца, поэтому охранник умер не от потери крови, а от того, что кровь переполнила сердце, сдавила его и оно остановилось.

Охранник сразу впал в состояние шока и поэтому не закричал, а когда осознал, что умирает, отец уже выхватил его пистолет и застрелил водителя. Фургон скатился в кювет. Вот и все. Когда отец убедился, что оба охранника мертвы, он обшарил их в поисках ключей, перебрался на переднее сиденье и вылез наружу. Осмотрел шоссе, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, после чего выбрался из укрытия за фургоном и устремился на юг по траве между дорогой и лесом, чтобы поисковая группа поняла, куда он направляется.

Примерно милю спустя он вступил в воды Дриггс-ривер. Прошел немного по реке, а затем выбрался из нее на том же берегу, потому что река была слишком глубокой и пересечь ее можно было только вплавь. К тому же он не хотел усложнять задачу идущим по следу, пока они не убедятся в том, что его цель – заповедник. Он оставлял тут и там смятые листья папоротника и сломанные ветки, нечеткие следы на тропе, словом, сделал все для того, чтобы те, кто будет его искать, уверились в том, что они намного умнее и смогут поймать его еще до темноты. А затем в нужный момент он просто растворился среди болот, как утренний туман.

Вот как, по-моему, он все это сделал.

По крайней мере, так поступила бы я на его месте.

Мы уже находимся в миле от первого дома, который я хочу проверить, когда Рэмбо вдруг начинает скулить, и мне становится ясно, что ему нужно наружу. Я не хочу притормаживать, но, когда он начинает царапать кресло у подлокотника и вертеться на месте, приходится сделать остановку. В последнее время я заметила: если он просится, значит, ему действительно нужно. Не знаю, в чем дело, в возрасте или недостатке физической нагрузки. Плоттхаунды живут от двенадцати до шестнадцати лет, так что, можно сказать, в свои восемь он уже близок к старости.

Я лезу в бардачок и засовываю «магнум» за пояс джинсов. Как только я открываю пассажирскую дверь, Рэмбо пулей вылетает наружу. Я еще медленнее бреду вдоль дороги, разыскивая человеческие следы. Здесь нет ничего, бросающегося в глаза, наподобие лоскута оранжевой ткани, зацепившейся за ветку. И тем более ничего похожего на следы мокасин. Отец часто говорил маме и мне, что, если кто-нибудь внезапно явится на болото, нам нужно спрятаться в зарослях болотной травы, вываляться в грязи и оставаться там до тех пор, пока он не скажет, что можно выходить. Теперь я думаю, что и тюремную робу отец замаскировал таким же образом.

Судя по отсутствию деревьев и густого подлеска вдоль дороги, эта местность уже десять лет как начисто вырублена. Все, что здесь растет, – это черника и редкая ольха. Кучи веток и кое-какие пищевые отходы, которые оставили после себя лесорубы, превращают вырубку в настоящий медвежий рай. Рэмбо наверняка думает, что именно поэтому мы сюда и приехали.

Перехожу дорогу и иду обратно по другой стороне. Отец учил меня считывать следы, когда я была маленькой. Он оставлял для меня след, пока я играла или бегала по окрестностям, а затем мне нужно было отыскать этот след и пройти по нему. Отец в это время шел рядом и указывал на все знаки, которые я пропустила. А иногда мы просто шли с ним куда глаза глядят, и он демонстрировал мне по пути разные интересные вещи. Горки помета. Цепочку следов рыжей белки. Вход в логово древесной крысы, скрытый под кучкой совиных перьев и катышков. Бывало, отец указывал мне на горку помета и спрашивал: опоссум или дикобраз? Отличить не так-то просто.

В итоге я поняла, что идти по следу – это все равно что читать книгу. Следы – это слова. Соберите их в предложения – и сможете рассказать о том, что происходило в жизни недавно пробежавшего здесь животного. Вот, например, я натыкаюсь на вмятину на земле, где лежал олень. Она может находиться на маленьком островке посреди болота или в любом другом высоком месте, откуда олень наблюдал за обстановкой. Первым делом я проверяю, насколько вытерта трава, – это сразу даст мне понять, как часто оно используется. Если земля почти голая, значит, это любимое место и олень, скорее всего, еще вернется сюда. Второе, на что я обращаю внимание, – направление, куда «смотрит» оленье ложе. Чаще всего олень лежит спиной к ветру. Зная о том, как он лежит, я могу вернуться сюда, когда будет дуть именно этот ветер, и подстрелить оленя. Такие дела.

Иногда отец сам притворялся добычей. Он тайком выбирался из хижины, пока я сидела на кухне с завязанными глазами, спиной к окну, чтобы не возникло соблазна подглядывать. После того как я досчитывала до тысячи, мама снимала с моих глаз повязку, и я бросалась в погоню. Учитывая то, сколько разных следов усеивало песок на нашем заднем дворе, было довольно сложно определить, какие из них принадлежат отцу. Я садилась на корточки на нижней ступеньке и внимательно изучала все следы, чтобы отыскать самый свежий, потому что, если бы я пошла по ложному следу, никогда бы его не нашла. Я размышляла о том, как далеко он мог уйти и как долго оставался в укрытии, в каком настроении он был в тот день, вследствие чего одно только созерцание следов отнимало у меня больше времени, чем хотелось бы.