Книга Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

19

Ничего нового из его выступления мы не узнали. Всем было известно, что гитлеровская Германия наш «лучший друг», что большевикам скоро наступит конец, что русский народ вот-вот приобретет свободу и что мы должны помочь ему в этом благородном деле, вступив в РОА (Русская освободительная армия), которой командует «истинный патриот» и «сын русского народа» генерал Власов.

Слова-семена старшего лейтенанта-власовца падали на каменистую почву и всходов явно не давали, никто из арестантов не пожелал нести «свободу» русскому народу в рядах РОА. А вот один, очень молодой, лет восемнадцати, арестант сглупил. Он спросил агитатора:

– Господин старший лейтенант, скажите, кем вы были до войны?

– Учителем, – последовал ответ.

– Так, значит, до войны вы учили нас одному: что большевики принесли русскому народу свободу, а теперь учите другому, что большевики враги русского народа. Чему же верить?

– Раньше мне приказывали, как вас учить, а теперь я говорю во что верю сам.

– А я вам не верю. Нельзя нести свободу русскому народу на фашистских штыках!

Горе-агитатор ничего не ответил и быстро ушел. Увели и нас, а вскоре забрали того горячего паренька, и больше мы его не видели.

Наконец выздоровел немец-переводчик, и мы, пройдя тщательный допрос, были направлены в штрафной барак, из которого путь был один – в штрафную команду со строгим режимом и усиленной командой охраны.

Штрафной барак стоял отдельно и был как бы лагерем в лагере. Конвоир передал нас коменданту барака – бородатому средних лет мужику. Он был полновластным хозяином в своем помещении, но оказался неплохим человеком. Звали его дядя Костя. Он был москвичом, и фамилия его была Московский. До войны жил на Малой Коммунистической улице в доме, во дворе которого была в свое время пожарная часть.

Приняв нас под расписку, он завел всех в свою довольно большую конуру и начал так:

– В бараке, куда вы сейчас попадете, находятся примерно сто таких же бродяг, как и вы. Кормят штрафников очень плохо. Единственная надежда выжить – это продукты, добываемые за пределами лагеря. Из нашего барака берут на работы в городе – на разгрузку картошки для лагеря и для города Дорстена. Конвоиры разрешают приносить картошку с собой, но уже сваренную. По дороге детишки меняют на продукты игрушки из дерева, которые делают арестанты в бараке. Вот этим и питается весь барак. Поэтому у нас закон: из команд, которые формируют на работу в город, – не бежать. В случае побега никого в город направлять не будут, и тогда конец. Когда вас направят в штрафную команду, бегите куда хотите. А отсюда не советую. Ясно?

– Ясно, – ответили мы.

– А теперь возьмите вот эти банки-котелки и идите в барак.

Забрав консервные банки, мы вступили в новый для нас мир – штрафной барак.

Мы привыкли к обычной схеме бараков – двух-, а то и трехярусные нары в два ряда, с центральным проходом, – и для нас полной неожиданностью стало увиденное. Барак был без нар. Люди лежали на полу, точнее, на толстом слое сухого папоротника, и каждый занимался своим делом – кто играл в карты, кто спал, и таких было большинство, кто-то беседовал или выстругивал что-то из дерева. Воздух был насыщен табачным дымом и испарениями давно не мытых тел.

Как всегда, появление новеньких вызвало большой интерес – искали земляков, расспрашивали, откуда и как бежали, – начался «обмен опытом». Москвичей не оказалось, ташкентских тоже, и мы с Николаем остались вдвоём. Мы о себе особо не рассказывали, а если что и говорили, то в пределах легенды для жандармерии – опасались провокаторов.

Через некоторое время меня позвал земляк – дядя Костя. Мы поговорили о Москве. Он рассказал о себе (я не запомнил его биографию), а я о себе. Он меня накормил и обещал направить нас с Николаем в первую же команду для временной работы вне лагеря.

И всё вроде бы складывалось благоприятно, но ночью начался настоящий ад: блохи. Мириады блох. Спасения от них не было. Спать невозможно. Даже старожилы, и те мучились, а мы уж тем более. Блохи вылезали из папоротника и несметными полчищами атаковывали нас, высасывая остатки крови из наших скелелетоподобных тел. Невидимые в темноте, они до боли были ощутимы. И только к утру, насытившись, они уходили в папоротниковую подстилку и там скрывались. Беспощадно изъеденные, на короткое время засыпали и мы.

Рано утром – побудка, построение во дворе, проверка и раздача хлеба и «кофе». Затем томительное ожидание – придут сегодня конвоиры брать на работу или нет? «Старики» искали мешки, а те, кто сделали деревянные игрушки, тщательно готовили их к продаже.

В 8 часов явился солдат с протезом вместо ноги и передал дяде Косте заявку на нужное количество людей. Дядя Костя заранее приготовил списки, и счастливчики, в число которых попали и мы, двинулись по знакомым улицам Дорстена к железнодорожной станции.

Солдат никого не торопил и с интересом наблюдал за обменом, который происходил тут же, по ходу нашего движения.

К колонне подбегал мальчишка лет восьми с буханкой хлеба и негромко говорил:

– Русс, птичку, птичку!

Пленный доставал из мешка деревянную, раскрашенную в белый и красный цвет игрушку, передавал мальчику, и тот, отдав буханку, которая моментально исчезала в мешке военнопленного, стремглав бежал домой. Очевидно, это была форма помощи пленным от жителей, потерявших на войне своих близких.

Основной нашей работой была разгрузка из вагонов картошки для лагеря. Делали мы это неторопливо, да от нас особого усердия никто и не требовал. Конвоир в это время флиртовал с медсестрой в санчасти вокзала, в том же помещении на пылающей жаром печке варились два ведра картошки.

Бежать? Конечно, можно без большого труда. Забирайся в товарный вагон и катись за городские пределы, но никто об этом и не думал. Нас ведь предупредили… Все помнили слова дяди Кости Московского: солидарность – прежде всего. Вагоны, предназначенные для лагеря, быстро разгружались, и мы, прихватив обжигающе горячую картошку, поспешили в лагерь, чтобы успеть еще и пообедать.

Барак нас встретил шумно – ведь мы несли пищу. Сложив картошку в общую кучу на дележку, мы взяли свои консервные банки и пошли получать у коменданта нашу порцию баланды.

Что это было? Сваренная ботва от турнепса. Мне досталась ботвинья сантиметров в сорок. В банке она разместилась винтообразно и была залита горячей жидкостью. Я немного насытился картошкой, но и ботву просто сожрал, жадно запив жидкостью. Да-а-а, размышляли мы с Николаем после такого обеда, если водить на работу нас не будут, долго здесь протянуть невозможно.

И мы решили просить дядю Костю скорее направить нас в штрафную команду. Надо бежать.

Конечно, мы при этом взвешивали все «за» и «против», ведь тут худо-бедно было хоть что-то. За птичек из деревяшек мы имели почти каждый день буханку хлеба, да еще картошка, да еще баланда. Но очень хотелось на волю…