Книга День матери - Татьяна Богатырева

Я застываю с туркой в руках. Неужели сейчас начнутся нотации, бла-бла-бла, наркота – это плохо?

– Нет, Вань, можешь не хмуриться. Я все равно выскажу свою мысль до конца. Не обижайтесь, вы оба очень хорошие. НО.

Вот всегда есть какое-то «но»! Я усмехаюсь, сажусь к столу, закуриваю.

– Мне вас жалко, потому что вы…вы – беженцы, вот вы кто.

Мы оба, один справа от Аниты, другой – слева, удивленно смотрим на нее. Она отодвигает от себя кружку с кофе и продолжает, лицо – сама серьезность.

– Да, именно беженцы. Не знаю, какое другое слово подобрать. Так что – беженцы. Потому что вы просто бежите от… да от всего! От себя, да, Ваня, даже не улыбайся, – именно бежите. И от проблем бежите. Вы думаете, я совсем тупая, думаете, я не вижу, как вы живете? Вам же ни до чего дела нет, вот и вправду – как будто не живете здесь, а так, поселились на время. Как будто вам когда-нибудь дадут какую-то другую, хорошую жизнь, а эту, плохую и сложную, можно будет выкинуть. Господи, да вам же лет-то еще всего ничего! А вы… Эх вы, короче.

Она пьет кофе в таком молчании, что слышно, как дворники за окном переругиваются и скребут лопатами снег.

– Да ладно вам, чего вы как маленькие. Просто решила высказаться.

Улыбается.

– Искренне желаю вам всех благ, чем смогу – помогу даже. Может быть. – Она смеется. – В зависимости от вашего поведения.

* * *

В моей вечно полутемной комнате светло. Это потому, что я открыл настежь окна, уборкой занимаюсь. Благо, за окном уже тепло, весна.

«Вам же ни до чего дела нет, вот и вправду – как будто не живете здесь, а так, поселились на время. Как будто вам когда-нибудь дадут какую-то другую, хорошую жизнь, а эту, плохую и сложную, можно будет выкинуть!»

Да, выкинуть. Вот этот весь хлам, еще, кажется, с начальной школы который, точно можно выкинуть. В дверь звонят.

– Юр, открой.

– Сам открой, – кричит с кухни Юра.

Я еле-еле разгребаю себе проход к двери, так много на полу навалено вещей. За дверью обнаруживается Тима.

– Хай.

Он даже не здоровается, встрепанный весь, сердитый. Тронешь – и ударит электричеством.

– Юра у тебя?!

– Э, да, проходи. А че случилось-то?

Но он не отвечает, не разуваясь, проходит на кухню, где и вправду сидит Юра, не здороваясь, подходит вплотную к нему и с размаху бьет Юру в челюсть.

Юра вскакивает. Я вбегаю на кухню.

– Подонок! – воинственно кричит Тима и кидается на Юру с кулаками. Я мечусь между ними, не зная, кого держать – прыгающего Тиму или закипающего (что, в принципе, опаснее) Юру.

– Да что случилось-то?

– А ты вон у него спроси!

Никогда я Тиму таким не видел.

– У тебя и билеты уже с собой, да?!

– Тимофей, а ну успокойся! Что я тебе сделал-то!

– Да что происходит?!

Тима глубоко и неровно дышит. Он вроде как немного успокоился, но как только я перестаю его держать, снова кидается на Юру. Моя маленькая кухня не предназначена для таких баталий, они носятся по периметру, ежесекундно натыкаясь на углы и края мебели, сшибая все на своем пути.

– Эй, – ору я, – да прекратите же!

Громко так ору, благо дома никого кроме нас нет.

И тут Тима поворачивается ко мне.

– Это ты, да, ты-ы-ы?! Это ты ему рассказал?!

– Да что, блин, я рассказал такого? Ты можешь успокоиться, объяснить нормально?!

– Про Прагу! Про Аниту! Про меня и Аниту!

Слово «Анита» придает ему сил, и он снова кидается в бой, на этот раз – на меня. Я отскакиваю в сторону.

– Этот! Этот!! Этот мерзавец, нет, ты сам, ты сам расскажи, ЧТО ты сделал!!

Тима мечется от меня к Юре в бессильной ярости. И тут до Юры доходит.

– А-а-а-а. Да, я.

Он начинает злиться уже по-настоящему.

– Да, я, и что? Что ты мне сделаешь?! Я купил ей путевку, у нее скоро каникулы, это что, преступление?!

– Да ты же, ты… как вы могли.

Тима вдруг сникает, садится на стул и разражается рыданиями. Я стою возле опрокинутой табуретки в тупом ужасе. Тима – плачет. Это что-то! Поднимаю табуретку, ставлю ее как надо. На какое-то время на кухне становится очень тихо, слышно только Тимино сопение.

И тут Юра приходит в себя.

– И она согласилась, – говорит он злобно, почти плюет слова. – Поедем с ней вместе. Я за ум взялся, жизнь свою налаживаю.

Тима бурно реагирует на Юрины соображения по поводу налаживания жизни. Он снова вскакивает и кидается бить Юре морду. Я успеваю схватить его сзади обеими руками, но Тима так рвется вперед, что мы оба чуть-чуть, но подползаем к Юре.

– Ты?! Наладить!? – Тима взвизгивает. – Да что ты можешь наладить, ты!! Ты!

– Ну, кто?! Говори, кто?!

Теперь уже Юра делает шаг навстречу. Я с сожалением отмечаю, что двоих мне уже не удержать.

– Да ты на какие деньги ее туда повезешь?! На ворованные?! Да как ты можешь, ты, ты!! – Тима задыхается, отчасти потому, что, наверное, я слишком крепко сжимаю ему легкие. – Она – единственное хорошее в моей жизни!! Она, она настоящая, с ней все хорошо! Как ты можешь так, так по-подлому, все… – Тима снова плачет.

– И в моей, представь себе, тоже! – Юра злится уже по полной. – Да она даже не смотрит на тебя! Что ты ей дать можешь, в церковь на экскурсию сводить!?

Тима пинает меня ногой, больно, вырывается и кидается на Юру. Я смотрю на то, как они дерутся, и с сожалением слежу за тем, как Тима, отскочив, швыряет в Юру моей кружкой. Бам – кружка врезается в стену, совсем рядом с телевизором.

– Мы же с тобой с детства, ты помнишь, как в детстве, мы обещали всю жизнь друзьями быть! – ревет Тима, его голос почти срывается, так непривычно громко он кричит. – А ты, ты тогда даже не сожалел ни о чем, тебя просто отмазали, мра-а-азь!!

– Не смей!! – орет Юра.

И тут из раскрытого настежь окна мне в глаза бьет луч света. Я зажмуриваюсь. Я стою, зажмурившись, и в моей голове снова звучит голос Аниты.

«Потому что вы просто бежите от… да от всего! От себя – именно бежите. И от проблем бежите. Вам же ни до чего дела нет, вот и вправду – как будто не живете здесь, а так, поселились на время».