Книга Обреченная на счастье - Елена Богатырева

Еще я любила Ляльку за то, что она не старалась выдать меня замуж, как все прочие. Многие мои друзья и родственники периодически неожиданно приводили в дом немолодых потрепанных мужчин и делали мне глазами знаки в их сторону, считая, очевидно, что эти продукты не первой свежести должны взволновать меня или как-то еще затронуть. Мужички топтались в моей маленькой комнатке, азартно тянулись к бутылке, которую сами же с собой и принесли, а после их ухода (а точнее — увода моими заботливыми друзьями) я долго проветривала квартирку. Лялька же ни разу в жизни ничего такого себе не позволяла. Памятуя разные речевые обороты своего психоаналитика, она считала, что у меня не может быть ничего общего с браком.

— Возможно, это у тебя такой застарелый невроз, — говорила она и очень любила проводить со мной тесты на общую осведомленность о браке.

— Вон видишь, женщина с тяжеленным рюкзаком тащится, — говорила она мне, разглядывая молодую особу с бледными глазами, волочащуюся через парк. — Как ты думаешь, она замужем?

— Думаю, да!

— Ничего подобного! — отвечала Лялька.

— Так вон же у нее на пальце кольцо обручальное поблескивает. И продукты наверняка в семью тащит, — размышляла я.

— Она из тех, кто только наполовину замужем.

— Как это — наполовину?

— Ну знаешь, есть дамы света, а есть — полусвета. Так вот она дама полусвета.

— Ты имеешь в виду…

— Не совсем. Хотя и это тоже. Ни один уважающий себя и свою жену мужчина не позволит жене таскать такие сумки. Если она все-таки тащит — внимание, Ал, это нужно запомнить: ее муж несостоятелен, невнимателен и не любит ее. Он — не мужчина. И эта симпатичная тетенька все время будет искать мужчину. Инстинктивно! Она — женщина в поиске, а не замужняя. Таких близко к себе подпускать нельзя, они радостно предлагают тебе свою дружбу, а твоему мужу — свой рюкзачок.

После ухода Ляльки мы с Драконом вышли по его делам в скверик. Он радостно задирал ножку над каждой былинкой, особенно когда где-нибудь поблизости появлялись огромных размеров кобели в ошейниках с шипами и металлическими намордниками. Вождь подходил к ним чуть не вплотную и оправлялся на ближайший куст с хореографическим изяществом. Здоровенные псы при этом либо истекали слюной и закатывали от ненависти глаза, опасливо поглядывая на хозяев, либо, если были плохо воспитаны, волокли чуть ли не по земле бедных хозяев к вожделенному кусту.

Я снова стала вспоминать тот день, а точнее, вечер, когда на моей полке не оказалось никакой вазы. И даже следа от нее не осталось.

Родители уже легли спать, и врываться к ним в комнату с криками о драгоценной пропаже не представлялось мне возможным. Голова моя в эту ночь превратилась в сложную счетно-вычислительную машину. Где ваза? Не отказываясь полностью от мысли, что такая вещь вполне может переноситься по воздуху, я все-таки пришла к выводу, что возможны только два варианта. Первый — мама. Она могла найти ее и убрать, собираясь попросить у меня разъяснений в дальнейшем. Хотя нет, она могла предположить, что вазу, уезжая, тоже подкинул Бахалим. Поэтому ничего мне и не сказала. Вариант второй — Пиратовна. Возможно, она вскарабкалась к нам на балкон и произвела обыск в моей комнате. Смешно, но возможно. Ну не залезла на балкон, так прилетела на помеле. С нее станется. Только спрашивается, зачем Пиратовне суетиться, если она сказала, что дает мне два дня. Она теперь должна сидеть и считать минуты до того момента, как я принесу ей эту вазу домой на блюдечке.

Всю ночь я, не сомкнув глаз, просчитывала возможные варианты: кто, зачем и почему. Когда — я знала точно. Ваза пропала за то время, пока я отсутствовала. То есть в тот самый момент, когда я, позабыв обо все на свете, выплясывала на дне рождения рок-н-ролл.

Утром, как только родители проснулись, я постаралась сразу же попасться им на глаза. Я повертелась возле мамы, пока папа брился, а потом — возле папы, пока мама выходила в булочную. Но никто из них, похоже, не собирался сделать мне конфиденциальное признание относительно вещи, пропавшей с моей полки. Потом мы сели завтракать.

— Ал, ты что, не выспалась? — спросил папа. — Вид у тебя, прямо скажем, помятый. Сейчас угадаю: книжку читала, что я тебе подсунул?

— Угу, — весело согласилась я, делая вид, что меня поймали с поличным.

Потом мы еще немного поговорили о моем обучении, об общих знакомых, о том, кто куда поступил из моих одноклассников. Я старалась направить разговор в нужное мне русло, но никак не могла найти нужный ход. Не могла же я прямо спросить, не пролетала ли по дому металлическая вазочка или не залетала ли часом к нам на помеле Пиратовна, пока меня не было. Тогда я перевела разговор на соседей, и мама с удовольствием начала рассказывать мне о том, что дядя Федя посадил еще одну вишню, а тетя Насиба сделала новую прическу, Николай Иванович — полковник КГБ, по-прежнему пьет, бьет по вечерам посуду, а наутро появляется у дома при полном параде и тащит коробки со столовыми сервизами.

Папа от души смеялся.

— Может быть, он в цирк поступить готовится. Хочет быть жонглером. Вот с посудой и тренируется.

— Как же, — отвечала мама, — жонглером. А дочка Альбины Пиратовны учится в педагогическом.

Я представила себе Венерочку в качестве учительницы и пожалела бедных деточек, которых она замучает до смерти. И тут мама сказала нечто такое, от чего у меня все внутри похолодело.

— Кстати, она вчера заходила…

— Кто, — перебила я маму, — сама или дочка?

— Сама, — ответила мама и стала рассказывать о том, как Пиратовна консервирует огурцы.

Я с жадностью ловила каждое слово, но все слова походили на ложные грибы — не про то. Мама, заметив мой повышенный интерес, пыталась удовлетворить его, во всех подробностях описывая процесс засолки. В конце концов папа не выдержал:

— Мало того, что эта противная тетка тебе все это вчера битый час рассказывала, ты теперь нам с дочерью еще час пересказывать будешь!

— Не такая уж она и противная, если не орет, — оправдывалась мама. — И больная к тому же…

— Чем же она болеет? — прищурился папа. — Как говорят мои студенты, — эти слова он произнес с необыкновенной гордостью, — воспалением хитрости и переутомлением от избытка ненависти к людям.

— Нет, что ты. У нее сердце пошаливает. Вот стоим мы с ней вчера, беседуем, а она вдруг рухнула на диван и руку к груди прижала. Лицо у нее даже все сморщилось, — немного брезгливо, хотя и сочувственно сказала мама. — Стала валидол просить. Я к аптечке кинулась, а там — пустота! — Она грозно посмотрела на папу.

— Да, — сказал он, — это я погорячился.

И, объясняя мне, добавил:

— Я ведь когда выздоровел, сгреб тонну лекарств, которые у нас в доме накопились, и все их в мусор швырнул. Зря, наверно, нужно было для Пиратовны цианистого калия оставить.

— И что Пиратовна? — Я старалась придать своему тону сочувственный оттенок.