Книга Похищение сабинянок - Борис Косенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уговорив по тарелке борща и солидной порции котлет с макаронами, приятели откупорили вторую бутылку русского национального напитка и перешли к беседе «за жизнь». Тут-то вдруг и всплыл пресловутый августовский «дефолт».
– Ты когда, говоришь, уехал из России? – уточнил Миша. – Не забыл еще?
– Да ты что! – махнул рукой Золя. – Отлично помню! Только я сошел с самолета, а мне говорят: вовремя ты смылся, поц, там у вас «дефолт» объявили.
– Ты говоришь – кинули. А кого кинули-то?
– Да всех нас… То есть вас! Весь многонациональный советский… нет, уже российский народ. И ты погляди, – Кац покрутил головой, – как умно все устроили! Дали слегка откормиться, шерсткой обрасти после гайдаровской стрижки и – р-раз! Все под корень срезали.
– Кстати, – задумчиво проговорил Миша. – Недавно одного Великого Либерала спросили, почему, мол, народу достойную зарплату не платят. Знаешь, что он ответил? А тогда-де с прилавков мигом все товары сметут. И снова будет дефицит. И что же они, спрашивается, отреформировали? Фактически просто перевернули все с ног на голову.
– Ну да, конечно, – согласился Кац. – С деньгами-то все-таки веселее. Уж если приспичило, на базаре или барахолке все можно было купить. Хотя, конечно, дороже.
– И все равно не дороже, чем сейчас в магазине, – разливая остатки водки, уточнил Миша. – А как ты считаешь, эту катавасию нарочно устроили?
– Нарочно – не нарочно, а кто-то руки погрел будь здоров!.. Кстати, время уже прошло порядком, вы снова шерсткой обросли. Не устроят ли вам второй раунд?
– Типун тебе на язык! – Миша почесал в затылке. – Знаешь, я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что у нашей власти хватило ума всю эту комбинацию придумать. У наших дуболомов принцип известный: сила есть – ума не надо. Они привыкли действовать старым варнацким способом: перевстрел купца на глухой дороге, кистенем по башке шандарахнул, мошну схватил – и давай бог ноги!
– Согласен на все сто! Я тоже думаю, что наши… то есть ваши хваты, конечно, хапнули, но джек-пот отхватил все же кто-то другой.
– И кто? Жидо-масоны, что ли?.. Извини, конечно…
– Да ладно тебе! Это мы, пролетарии всех стран, все грыземся между собой. А толстосумы – те давно уже втихую сбились в одну банду. Независимо, так сказать, от рода-племени… Да ну их, всех этих прохиндеев! И наших, и ваших! Чтоб им, хапугам, подавиться ворованным добром! Давай лучше выпьем за нашу молодость!.. И за нерушимую дружбу народов!
– И за Советский Союз! – добавил Миша.
– За великий и могучий Советский Союз! – подхватил Золя.
Они встали, опрокинули в рот стопки, обнялись и дружно запели во всю глотку:
– Сою-уз неруши-имый респу-ублик свобо-одных сплоти-ила наве-еки вели-икая Ру-у-усь…
С детства знакомый мотив, резонируя в стенах и перекрытиях, прокатился по всему дому от подвала до крыши. Казалось, вся старая, порядком пообветшавшая «хрущоба» подхватила в унисон: «Да здра-авствует со-озданный во-олей наро-одов еди-иный могу-учий Сове-етский Сою-у-уз…» Друзья пели радостно и торжественно, от души. Только в груди, с левой стороны, что-то щемило. Чуть-чуть…
Был у Миши Максакова сосед, звали его Владимир Петрович. Осилив за более чем восемь десятков лет войну, разруху и перестройку, доживал он теперь тихо-мирно с сыном Виктором, врачом «скорой помощи», и снохой Дашей, бухгалтершей какой-то задрипанной фирмы. Их дети, а его, стало быть, внуки, тоже давно уже выросли, выучились всяким премудростям и разъехались по городам и весям нашего бывшего великого Отечества.
Зимой Владимир Петрович почти что и не выходил на улицу. Только поздней весной, когда солнце успевало уже изрядно прогреть иззябшую землю, а деревья пышно зеленели листвой, он аккуратно спускался со второго этажа по узенькой заплеванной лестнице в старых валенках с обрезанными халявами, просторном солдатском бушлате, в котором еще Виктор когда-то вернулся домой горластым «дембелем», и натянутой на уши лыжной шапочке, щеголевато изукрашенной всевозможными иноземными надписями. Отворял расхлябанную дверь подъезда, выбирался наружу, неторопливо озирался, удовлетворенно кивал головой – мол, все в порядке, ребята! – и осторожно усаживался на потемневшую от времени, отполированную многими поколениями старушек и влюбленных парочек скамейку, где и дремал под разноголосицу озорующей детворы и монотонное жужжание бабьих сплетен.
К Мише старик был определенно неравнодушен. Завидя его, он непременно махал рукой и приглашал:
– Борисыч! Садись посиди со старым пнем, не побрезгуй…
Делать нечего, Миша деликатно пристраивался на краешек скамьи и в тысячный раз выслушивал, как распрекрасно жилось в стародавние времена и какими новыми хворями и напастями наградила судьба Владимира Петровича за прошедшую зиму. При этом морщинистые, покрытые старческими светло-коричневыми пятнами щеки соседа заметно розовели, а в блекло-синих прищуренных его глазах под седыми, похожими на истертые зубные щетки бровями загорались то ли слезы, то ли искры былого огня.
И вот однажды майским вечером, когда измочаленный за день Миша добирался домой, мечтая поскорее поужинать и залечь на диван, Владимир Петрович как-то особенно живо окликнул его со скамейки.
– Борисыч! Глянь, какую книгу мне подарили!
Миша, тяжело вздохнув, взял в руки толстенький томик в ярко-зеленой бумажной обложке и вслух прочел:
– «Помоги себе сам. Целительные настрои».
– Слышь, Борисыч! – продолжал между тем восторгаться старик. – Этот мужик, что книгу-то написал, – почитай мой ровесник. Тоже воевал, имеет ранения и контузию. А потом, значится, на врача выучился, уже после армии. Как мой Витька. И стал лечить от всех болячек добрым словом… А первым делом он эту свою методу проверил на себе. И теперь организм у него фун… функци-они-рует, как у тридцатилетнего! Ей-богу! Его даже академики проверяли и официально это удостоверили!
– Так чем он лечит-то? – устало поинтересовался Миша.
– Так я ж тебе говорю – добрым словом! Он составил такие настрои… Это – ну как тебе сказать? – что-то вроде молитвы… Или заклинания. Надо их каждый день по многу раз читать вслух. И организм под их воздействием начинает выправляться и молодеть!
– Ну, что ж, дядя Володя, лечись, – отдавая книгу, сказал Миша. – Бог тебе в помощь! Только когда помолодеешь, гляди – на девок-то сразу не кидайся, пообвыкни сперва.
Владимир Петрович игриво хохотнул и подмигнул левым глазом.
– Мне бы годков хоть десять сбросить! Тогда бы я еще ого-го!
И энергично потер сухие, сморщенные ладошки…
Прошел май, накатила середина июня. Лето радовало жаркими днями, светлыми вечерами, молодым лучком да картошечкой. Владимир Петрович все так же сидел у подъезда на лавочке в тех же валенках и лыжной шапочке, но вместо бушлата надевал теперь толстый-претолстый свитер домашней вязки.
