Книга Спортивный журналист - Ричард Форд

В последний год нашего с Экс брака я был неизменно готов «рассматривать то с той, то с другой стороны» все, что чувствовал. Злясь или приходя в восторг, я всегда понимал, что могу с легкостью чувствовать и поступать противоположным образом – приуныть или обидеться, впасть в иронию или в великодушие, – даже если не сомневался, что мои поступки отражают, скорее всего, мои настоящие чувства; даже если не видел перед собой никакого другого пути. Довольно привлекательный способ существования, при котором ты всегда можешь сказать себе, что, по сути дела, ты – снисходительный обладатель широкого кругозора, способный понять других людей.

Вообще говоря, у меня имелся даже целый набор самых разных голосов, к одному из них я прибегал, когда хотел выглядеть убедительным, произвести приятное впечатление, сделать людей счастливыми, – даже если я врал без зазрения совести и был так же далек от правды, как Афины от Аляски. То был голос человека, напрочь лишенного убеждений, но, возможно, пользуясь им, я подходил к самому себе близко как никогда. Он и был моим голосом, особенно если я обращался к тому, кого любил, – голосом взаимного согласия без сколько-нибудь существенной ироничности.

Именно это подразумевают люди, говоря, что такой-то «дистанцируется от своих чувств». Да только я считаю, что, когда вы взрослеете, эта «дистанция» должна сокращаться и сокращаться – до тех пор, пока вы не перестанете видеть возможности выбора и не начнете просто делать, что делаете, и чувствовать, что чувствуете. Разумеется, это относится и к супружеству, узы коего вы разрываете. А «разглядывание с разных сторон» есть именно то, чем я занимался в моих рассказах (хоть сам того и не ведал) и в заброшенном романе, и это еще одна причина, по которой мне следовало прекратить писать. Я всегда мог придумать для себя какое-нибудь новое отношение к тому, что пишу, какие-то новые голоса, коими могу изъясняться. Строго говоря, мне, как правило, ничего не стоило придумать множество занятий, которым я мог бы предаваться в любой данный миг! А настоящее писательство требует, понятное дело, авторской цельности, его-то я так и не смог достичь – барахтался, барахтался, а все же пошел на дно. Вот Экс, та всегда была прозрачна, как ключевая вода, всегда точно знала, что она чувствует и по какой причине делает то или это. Она была абсолютно надежной, обладала иммунитетом к сомнениям и нюансам, и это делало ее изумительной спутницей жизни – для такого, как я; не уверен, впрочем, что сейчас она так уж точно все знает.

А о спортсменах я хочу сказать еще лишь одно: вы можете узнать о них слишком много, можете даже научиться их не любить, хотя то же самое можно сказать о ком угодно. Чем лучше вы их узнаете, тем прочнее становится впечатление, что все они одинаковы – сюрпризов от них ждать не приходится, только фактов. И потому я иногда рассказываю о них меньше, чем знаю, коллеги же мои, берущиеся за «глубинные» интервью со спортсменами, совершают, сдается мне, большую ошибку.

Я бы на их месте постарался растрогать читателей. Написал бы о тощем пареньке-негре из Брадентона, штат Флорида, безграмотном, переболевшем рахитом, не ладившем с законом и все же принятом, как подающий надежды баскетболист, в большой университет Среднего Запада, где стал звездой, выучился читать, специализировался по психологии, женился на белой девушке и в конце концов открыл в Акроне консалтинговую фирму. Хорошая получилась бы статья. У белой девушки могли бы найтись восточноевропейские корни. Родители ее противились такому замужеству, но их удалось уломать.

Если все сказанное создает впечатление, что спортивная журналистика – занятие несерьезное, то лишь потому, что так оно и есть. И по этой причине профессия эта весьма неплоха. Готов также признать, что мне она не очень подходит.

* * *

В терминал А мы входим бывалыми путешественниками. Я занимаю очередь к кассам «Юнайтед», пока Викки отправляется попудрить носик и купить нам полетную страховку. Выяснилось, что она такой же завсегдатай аэропортов, как и я. Пока мы ехали на эскалаторе, Викки рассказала, что, когда ее отношения с кобелем Эвереттом портились, она ехала в новый аэропорт Далласа, смотрела, как взлетают самолеты, и воображала себя в одном из них.

– Если проторчать в аэропорте один год, – сказала она с улыбкой официантки из придорожного кафе, когда мы вошли в кассовый зал, забитый пассажирами и потерявшими друг дружку в толпе супругами, – то увидишь всех на свете. А уж Чарли Прайда[16]раз сто, не меньше.

Викки считает, что покупка страховки – самая выгодная сделка на свете, и кто я такой, чтобы спорить с этим? Правда, я советую ей не указывать в качестве получателя страховой премии меня.

– Да уж конечно, – отвечает она и морщится, едва ли не с отвращением. – Я всегда назначаю наследницей Католическую церковь.

– Ладно, тогда все в порядке, – говорю я, хоть мы с ней ни разу еще о религии и не беседовали.

– Если тебе интересно, я подалась в католички после того, как вышла за Эверетта, – сообщает она, и на лице ее появляется какое-то странное выражение. – Они многое делают для больниц. И Папа – старикан, по-моему, неплохой. А до того я была паршивой методисткой, как и все в Техасе, не считая баптистов.

– Ну и отлично, – говорю я, крепко сжимая ее руку.

– Свобода выбора. – И она легкой походкой направляется к продающим страховки автоматам.

Я уже снова повеселел. Людные места неизменно оказывают на меня целительное действие, если я чем и страдаю, то никак не противоположностью агорафобии. Мне нравится дышать одним воздухом с толпой. В определенном смысле, такие места – моя стихия. Даже залитые желтым светом автовокзалы и мрачные станции метро наполняют меня ощущением безопасности, чувством, что созданы они для меня и ближних моих. Женившись на Экс, я возненавидел мучительные летние недели, которые мы проводили сначала в клубе «Гора гурона», а после в бирмингемском клубе «Сумаховые холмы», одним из учредителей которого был ее отец. Я ненавидел атмосферу привилегированности и покоя, приглушенный, нервный шумок среднезападной исключительности. Думал, что они дурно влияют на детей, и удирал с Ральфом в Детройтский зоопарк, в Ботанический сад на острове Бель-Айл, а однажды добрался даже до Анн-Арборского дендрария. У Экс вся жизнь была напичкана привилегиями – клубы, зарезервированные столики, абонементы на бейсбольные матчи, – впрочем, я думал, что оно ничего не значит, хватало бы сил, чтобы все это вынести, а у нее хватало.

Разглядывая табло прилетов, я обнаруживаю неподалеку знакомое лицо и проникаюсь надеждой увернуться от него не замеченным. Это длинная физиономия Финчера Барксдейла. В руке его белеет билет «Юнайтед», с плеча свисает большая, украшенная эмблемой TWA сумка для гольфовых клюшек. Финчер – мой врач-терапевт, я уже рассказывал, как обращался к нему по поводу бухающего сердца и услышал, что это, скорее всего, возрастное, что многие мужчины, приближаясь к сорока, начинают страдать от симптомов, которые медицинская наука объяснить не в состоянии и которые исчезают затем сами собой.