Книга Спортивный журналист - Ричард Форд

Она выпячивает нижнюю губу и насупливается, представляя себе «корвет» Эверетта, который теперь рисуется ее памятью яснее, чем смерть матери. Такова натура Викки – в вещи она верит больше, чем в сущности. И это делает ее идеальной – во многих смыслах – подругой.

Впрочем, рассказ ее погрузил меня в неожиданную мрачность. Была в этой скрытой от меня прежде жизни какая-то безысходная заданность, которая мне нисколько не нравится. Я и глазом бы не моргнул, услышав, что кто-то из этой семьи обнаружил у остальных болезнь Герига,[14]или боковой амиотрофический склероз, или опухоль мозга, и, осознав, что жить им осталось всего ничего, бежал от них куда подальше. А так я оказался беззащитным перед ощущением – и очень живым – подлинной смерти и вдруг остро почувствовал, несясь по огороженной решетками платной дороге, то же, что этим утром: сиротство и набирающую силу опасность осиротения еще пущего.

Женщины всегда облегчали мое бремя, укрепляли оробелый дух, подбодряли меня извечными уверениями, что, дескать, все проходит, хотя ничто, разумеется, не проходит и никогда не проходило.

Однако на сей раз дух утешения словно унесло из машины ветерком, поднятым пролетевшим мимо автофургоном, и я сидел со сведенным животом и скорбно поджатыми губами – словно со мной случилось самое худшее. На миг я впал в состояние, в котором и женщины не способны помочь мужчине освященными временем способами (и связано это было, конечно, со словами, сказанными нынче утром Экс и пропущенным мною мимо ушей). Я не то чтобы лишился прежних страстных стремлений, нет, просто понял вдруг, что стремлениям этим не устоять перед фактами, которые ты не можешь обойти стороной, – перед самой сутью краткого мига пустоты.

Викки, приподняв брови, бросает на меня быстрые, сердитые взгляды.

– В чем дело, какая муха тебя укусила?

Мы уже добрались до самой северной на Нью-Джерсийской магистрали площадки отдыха имени Винса Ломбарди,[15]я заезжаю на нее и провожу полчаса, любуясь небольшим собранием принадлежавших ему вещей – бронзовым бюстом, Пятью Гранитными Плитами, знаменитым габардиновым пальто. Времени у нас более чем достаточно. Отсюда путь наш лежит мимо стадиона «Гигантов», и мы едем к нему среди пылающих факелов нефтеперегонных заводов, дым которых закрывает от нас небеса.

– Обними меня покрепче, – прошу я. – Ты чудесная.

Викки мгновенно обвивает рукой мою шею и с грозящей переломить ее силой пережимает бедняжку локтевым захватом.

– Ох-х-х, – выдыхает она мне в ухо, и по такой-то вот мелкой причине я впадаю (без всяких шуток) в так называемый экстаз. – Ты счастлив, что я с тобой?

Она похлопывает меня по щеке, в упор глядя на нее.

– Мы отлично проведем время, уж ты мне поверь.

– Баловник ты, баловник, – бормочет она – Ах ты мой баловник.

И принимается целовать мое ухо – и целует, пока у меня не начинает иголочками покалывать ноги и я не проникаюсь желанием закрыть глаза и забыть обо всем на свете. Этого хватает, чтобы мы вернулись на землю и продолжили путь к аэропорту, и мы едем, и надежды мои все возрастают.

Спасти меня – не великий труд, уж это точно.

* * *

И вот тут мне стоит, пожалуй, сказать вам пару слов о спортсменах, которых я всегда обожал, не питая потребности стать одним из них или относиться к ним с полной серьезностью, и которые тем не менее представляются мне истинными буквалистами, погруженными в себя, что твои древние греки (хоть свойственная им, спортсменам, предприимчивость неизменно наполняет их души надеждой).

Спортсмены – это, в общем и целом, люди, которые позволяют своим поступкам говорить за них, они рады быть тем, что делают. Когда вы разговариваете с ними, чем постоянно занимаюсь я – в раздевалках, в гостиничных кофейнях и холлах, стоя рядом с дорогими автомобилями, – они, даже почти не замечая вас, что обычно и происходит, никогда не кажутся хотя бы в малой мере утратившими свою цельность или отчужденными, в них нет и намека на экзистенциальное отчаяние. Спортсмен может думать в этот момент о ящике пива, о барбекю, об искусственном озере в Оклахоме, по которому было бы здорово прокатиться на водных лыжах, или о какой-нибудь девушке, или о новом спортивном «шевроле», или о дискотеке, которую он приобрел в качестве налогового прикрытия, или просто о себе самом. Но можете поспорить на что угодно – ни вы, ни что вы там себе думаете его нисколько не интересует. Он эгоист, каких мало, а означает это вот что: он не вглядывается в свои эмоции то с одной, то с другой стороны, не гадает об альтернативных способах самовыражения и мышления. По сути дела, пребывающий в расцвете сил спортсмен обращает свой буквализм в отдельную загадку, просто-напросто с головой уходя в то, чем он занимается.

Годы тренировок учат его одному – необходимости отбросить сомнения, двойственность, самокопание и отдать предпочтение приятной, умеющей постоять за себя одномерности, которая в спорте вознаграждается мгновенно. Более того, вы можете бесповоротно погубить спортсмена, просто заговорив с ним вашим повседневным голосом, полным, быть может, умозрительности и непредсказуемости. Покажите ему, что мир, в котором спортсмены столь часто приживаются не без труда, а после окончания карьеры нередко страдают от депрессий, финансовых неурядиц, а то и чего похуже, сложнее того, к чему он готовился на тренировках, и вы перепугаете его до потери сознания. Потому-то спортсмены и предпочитают слушать собственные голоса или болтовню товарищей по команде (даже если болтают те на испанском). Если же вы спортивный журналист, вам придется приладиться к их голосам и ответам. «Как вы собираетесь побить эту команду, Стю?» – «Да просто выйдем на поле и будем играть нашу игру, Фрэнк, ведь она же и позволила нам подняться так высоко». И это будет их простенькая правда, а не ваша сложная, если, конечно, вы с ними не соглашаетесь, что я, например, зачастую и делаю. (Разумеется, спортсмены далеко не всегда такие тупицы, какими их порою изображают, они нередко способны вполне разумно рассуждать о том, что им интересно, – и делать это, пока у вас уши не завянут.)

К примеру, спортсмен никогда не позволит истории вроде той, что рассказала мне Викки, растревожить его, даже если чувства, подобные тем, что испытала она, проймут его до самого донышка. Спортсмен обучен не давать таким чувствам воли, не допускать, чтобы они слишком уж волновали его, а если все-таки разволнуют, он пойдет на тренировочное поле и пятьсот раз выбьет мяч со стартовой площадки, или отправится на пробежку и будет бежать, пока не упадет, или уйдет с головой в разборку и сборку какого-нибудь сложного механизма. Он знает, что может порадовать его, а что вывести из себя и что следует делать и в том и в другом случае. В этом смысле он человек по-настоящему взрослый. (И как раз по этой причине он не может стать вашим другом.)