Книга Монета желания - Денис Чекалов

Аграфена пригласила их в следующую комнату, но пока гости раздевались, Федор внимательно рассмотрел присмиревших мальчиков. Он сразу определил Алешу по зеленым материнским глазам, однако волосы того и брови были черны как ночь, кудрявым шлемом охватывая светлой смуглоты лицо и спускаясь на шею.

«Тут, видно, отцовские черты, но красив ребенок необычайно», — подумал Федор. Впрочем, хорош был и второй мальчик, блондин, с яркими голубыми глазами, пухлым и капризным, как у матери, ртом. «Вот бы отвезти их обоих в подарок султану», — вдруг мелькнула отвратительная мысль, от которой он сам содрогнулся и перекрестился, прося прощения у Бога за мерзостную задумку.

Аграфена провела гостей во вторую комнату, оставила там и вышла во двор, чтобы позвать Петра. Федору все нравилось в этом доме, несмотря на первую мысль о том, что красота хозяйки не соответствует обстановке. Но это было ощущение сродни тому, как если бы бриллиант положили в простую деревянную шкатулку, искусно вырезанную, изукрашенную, но все равно не подходившую обрамлять камень, несмотря на ее красоту.

А «шкатулка» все же нравилась — везде чистота, вдоль стен стоят широкие удобные лавки, покрытые какой-то тканью с несколькими шкурами звериными поверх, много окон — больше, чем обычно принято в доме, но это придает нарядность и свет комнате. Под окнами искусной рукой мастера сработанные ларцы, в углу божница с теплящимися лампадками.

«Иисусе Христе, да в этом доме даже читают», — подумал Федор, подходя к деревянным полкам, на которых расположились «Домострой», «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, притча о душе и теле (о слепце и хромце) Кирилла Туровского, несколько работ Василия Грека и другие сочинения, касающиеся вопросов веры, нравственности, добродетельной и праведной жизни.

Все это время Ферапонт сидел молча на лавке, ожидая хозяина и видом своим исключая возможность расспросов, и тем более подшучивания со стороны Адашева. Последний, поняв настроение приятеля, тоже молчал, воздерживаясь от каких бы то ни было комментариев.

Хлопнула дверь, в первой комнате послышались голоса, детский смех, полилась вода — видно, вошедшие мыли руки после работы, — затем вошли несколько человек. Федор вновь, против своей воли и вопреки обычной осмотрительности, уставил глаза на прекрасное лицо Аграфены, но вдруг взгляд его натолкнулся, как о стену непробиваемую ударился, на смуглое лицо стоящего рядом с ним мужчины.

Был он высок, широкоплеч, строен, с тонкой талией. На худощавом лице светились ярким, сильным блеском глаза, черные, как антрацит на изломе, отражающие ум, внутреннее достоинство их хозяина. Глядя на Адашева, он как будто сказал: «Я знаю, что моя жена прекрасна, ты мужчина и не можешь удержаться от восхищения ею. Но помни, она моя жена. Прощаю тебе первое, от тебя не зависящее открытое любование, но помни, оно не должно повториться. Неуважение к ней — неуважение ко мне, а за свою честь я заступиться сумею».

Федор чуть вслух не ответил: «Я понял, ничего дурного не имел в виду», однако вовремя удержался, ибо неожиданные слова его прозвучали бы глупо, да и не было в них нужды — Петр и так увидел, что предупреждение достигло цели. Безмолвная сцена закончилась почти мгновенно, и едва ли даже Аграфена, с ее проницательностью и вниманием, заметила, что произошло.

Несмотря на стройность, даже некоторую худощавость фигуры, никто бы не усомнился в силе Петра при виде его широко развернутых мускулистых плеч, рук, крепкой шеи, — а это было особенно важно для Адашева. Хозяин дома не казался слабым даже стоя рядом со вторым мужчиной, которого уж действительно можно было назвать великаном.

Огромный, со слегка сутулящимися плечами, как будто сгибающимися под тяжестью длинных опущенных рук с бугрящимися мускулами, мощными, как стволы деревьев, ногами, натягивающими ткань широких портов.

«Тебе бы, приятель, в шкуры одеваться, небось, почувствовал бы себя посвободнее», — подумал Адашев, но тут же ощутил неловкость за насмешливую мысль, встретившись с серыми большими глазами великана и его добродушной приветливой улыбкой, освещающей лицо.

Светлые волосы, стриженные «под горшок» и от густоты своей топорщившиеся во все стороны, слегка оттопыренные уши, мягкие пшеничные борода и усы, широкий нос, чуть смахивающий на утиный, — все это создавало общее впечатление доброты, открытости жизни, хотя и залегли в углах глаз и на лбу глубокие морщины, свидетельствующие о перенесенных страданиях.

Адашев, привыкший оценивать людей с первого взгляда, и почти не ошибаясь при этом, понял, что стоящий перед ним человек честен, силен, никогда не допустит неправедного дела и сам его не совершит. Однако какая-то слабая точка, легкая неуверенность в глубине зрачков, сразу отмеченная Федором, говорили о том, что нередко великан нуждается в советчике и руководителе, чтобы определить, какое же дело является правильным, за что стоять нужно, — а уж определившись, биться будет до последнего.

«Хороший, видно, мужик, — подумал Адашев, — но не такой мне нужен. Этот сам вряд ли примет решение, да еще когда скорость нужна. Кто похитрее окажется — враз с пути собьет».

Наконец он внимательно вгляделся в третьего мужчину, стоявшего позади первых двух — не потому, что робел, но понимая и уважая их старшинство. Он был очень молод, недавно из мальчишек, юношески тонок, — однако, как и у Петра, стройность эта не скрывала, а даже подчеркивала недюжинную силу, скрученную пружиной в молодом теле.

Не уступая ростом старшим, он стоял свободно и спокойно, без тени непочтения оглядывая гостя своими ярко-синими, с льдистым блеском глазами, светящимися из-под черных бровей, почти сросшихся на переносице. На лоб, небрежными крупными завитками, падали волосы того же цвета, придавая лицу привлекательность и какое-то особое своеобразие, контрастом с сапфировым сиянием глаз.

Взаимная приглядка заняла несколько секунд, в продолжение которых в комнате царило молчание. Затем Ферапонт встал с лавки, представил гостю присутствующих, об именах которых, кроме Потапа, тот и сам догадался по вчерашним разговорам с приятелем.

Аграфена предложила гостям перекусить, однако они отказались и, видя нетерпение Федора, она не настаивала, покинув их и притворив за собой дверь. После нее, попрощавшись, вышел ризничий, не желающий слушать больше того, что ему действительно необходимо знать.

По приглашению Петра, мужчины расселись на лавках за столом, по одну сторону — Федор, по другую — все остальные. Адашев почувствовал затруднительность своего положения: ему нужно было поговорить с хозяином дома, чтобы все сказанное осталось между ними. О поручении царя не станешь разговаривать с первым встречным. Однако прямо сказать об этом посол не мог, не желая обидеть остальных и бессмысленно создать себе врагов.

Петр понял его затруднения, предложив:

— Боярин, если ты имеешь дело ко мне, так и скажи. Потап со Спиридоном не дети, чтоб обижаться, пойдут работу продолжать во двор. Но я тебе вот что предложить хочу: что можешь, скажи при всех, они мои верные помощники, Потап — друг, Спиридон — сын. Вместе бились мы с нечестивцами, и кто знает, если бы не они — давно бы мне мертвому лежать. У меня от них тайн никогда не имелось, но с твоими тайнами тебе разбираться. Кому сочтешь нужным, тому и доверишь.