Книга Братья Берджесс - Элизабет Страут

Боб, как всегда, опаздывал.

Ее настоящий муж должен был вернуться домой лишь через несколько часов, сыновья ушли на футбольную тренировку, и никого из них не волновало, что она встречается с Бобом. Дети называли его «дядя Боб».

Пэм пришла в бар сразу из больницы, где по две смены в неделю работала администратором в приемном покое. Ей бы хотелось пойти вымыть руки, но она понимала: если встанет, место тут же займут немцы. Ее подруга Дженис Голдберг – которая когда-то училась в медицинском институте, но бросила – говорила Пэм, что после работы нужно первым делом мыть руки, ведь больницы – это буквально чашки Петри для всяких бактерий, и Пэм была с ней полностью согласна. Несмотря на частое использование обеззараживающего лосьона (от которого сохли руки), мысль о притаившихся микробах заставляла Пэм нервничать. Дженис говорила, что Пэм вообще слишком много нервничает, надо как-то себя контролировать – не только ради собственного комфорта, но и чтобы не выглядеть социально зависимой, это не круто. Пэм отмахивалась – мол, в ее возрасте уже не принято волноваться о том, что круто, а что нет; впрочем, положа руку на сердце, это ее волновало. В том числе и поэтому она всегда с удовольствием общалась с Бобби, уж он-то был настолько некрутым, что на существующей в сознании Пэм шкале крутизны занимал свою собственную отдельную категорию.

Свиная голова. Господи боже…

Пэм поерзала на стуле, пригубила вино.

– Давайте лучше двойной, – попросила она бармена, взглянув на бокал виски, который тот поставил на стойку.

Когда они говорили по телефону, Боб был сам не свой. Бармен забрал виски и заменил его двойной порцией.

– Да, и открывайте счет, – сказала ему Пэм.

Много лет назад, когда они с Бобом еще не развелись, она работала ассистентом паразитолога, который специализировался на тропических болезнях. Пэм целыми днями сидела в лаборатории, рассматривая клетки шистосомы в электронный микроскоп, – и оттого, что она любила факты, как художник любит цвет, оттого, что испытывала тихий трепет перед точностью, к которой стремилась наука, временем, проведенным в лаборатории, она наслаждалась. Когда Пэм услышала в теленовостях про события в Ширли-Фоллс, увидела имама, идущего от устроенной в обыкновенном доме мечети по жутко пустой центральной улице, ее захлестнула целая волна чувств, и не в последнюю очередь ностальгия по когда-то знакомому ей городу, а потом – почти сразу – беспокойство за сомалийцев. Она поспешила удостовериться, и ее подозрения подтвердились: в моче беженцев из южных районов Сомали находили яйца кровяных шистосом, хотя куда более серьезной проблемой – что ничуть не удивило Пэм – была малярия. Перед тем, как гражданам Сомали разрешали въехать в США, им давали однократную дозу сульфадоксина-пириметамина от возбудителей малярии, а также альбендазол от кишечных паразитов. Но еще больше Пэм обеспокоил другой факт: среди сомалийских банту – людей с более темной кожей, которые являлись потомками рабов, привезенных в Сомали из Танзании и Мозамбика несколько веков назад, и потому подвергались остракизму – уровень заболеваемости шистосомозом был гораздо выше, и, согласно данным Международной организации по миграции, наблюдались серьезные проблемы психического характера, связанные с пережитой травмой и депрессией. В бюллетене организации также говорилось, что среди банту распространены некоторые суеверия: они прижигают огнем кожу, пораженную болезнью, и вырывают молочные зубы детям, у которых случился понос.

Когда Пэм читала об этом, да и сейчас, когда она это вспоминала, ей в голову закралась мысль: «Я живу не своей жизнью». Эта мысль взялась ниоткуда. Да, Пэм и правда скучала по атмосфере лаборатории: запахам ацетона, парафина, спирта, формальдегида. Скучала по свисту горелки Бунзена, предметным стеклам и пипеткам, по состоянию особой, глубокой сосредоточенности, в котором пребывали все вокруг. Но теперь Пэм растила мальчиков-близнецов – с белой кожей, прекрасными зубами, безо всяких ожогов на коже, – и лаборатория осталась в прошлой жизни. И все же, читая о паразитологических и психологических проблемах беженцев из Сомали, Пэм ощутила тоску по другой жизни – жизни, не столь чужой.

Теперь дни ее вращались вокруг дома, сыновей, частной школы, мужа по имени Тед – он возглавлял отделение большой фармацевтической компании в Нью-Джерси и каждый день ездил туда из Нью-Йорка, – вокруг работы два дня в неделю и светских мероприятий, ради которых приходилось то и дело отправлять одежду в химчистку. И на Пэм частенько нападала тоска. Почему? Она сама не знала, и ей было от этого стыдно.

Она выпила еще вина, оглянулась – и вот он, ее милый Боб, шагает к ней, похожий на большого сенбернара. Не хватало лишь ошейника с деревянной флягой виски, и можно было бы отправлять его выкапывать заблудившихся путников из осенних листьев. О, Бобби!

– Казалось бы, – доверительно прошептала Пэм, кивая в сторону немцев, которые лишь теперь перестали маячить у нее над душой, – развязав две мировые войны, они могли бы стать менее настырными.

– Чушь собачья, – любезно ответил Боб, медленно крутя виски в бокале. – Мы начали много войн, но настырными так и остались.

– Это уж точно. Ты вчера вернулся? Выкладывай.

Склонив к нему голову, Пэм внимательно слушала, перенесясь назад в городок Ширли-Фоллс, где не была много лет. «Ох, Бобби», – то и дело повторяла она. Наконец она выпрямилась.

– Боже мой… – Пэм жестом попросила бармена повторить. – Так, ладно. Во-первых, позволь задать глупый вопрос. Зачем он это сделал?

– Вопрос хороший. – Боб кивнул. – Парень так удивлен последовавшей реакцией… В общем, понятия не имею.

Пэм заправила локон за ухо.

– Ясно. Во-вторых, ему необходимо лечение. Говоришь, он плачет один в комнате? Это клинический симптом, надо что-то делать. И в-третьих: к черту Джима. – Тед не любил, чтобы Пэм при нем выражалась, и теперь она с удовольствием выпалила грубое слово, как уверенно поданный теннисный мяч. – Просто. Пошли. Его. К черту. Я бы сказала, что процесс над Уолли Пэкером его испортил, но он и раньше был недоумком.

– Ты права.

Никому другому Боб не позволил бы так отзываться о Джиме, но Пэм имела на это право. Пэм была ему родным человеком, самым старым другом.

– Ты что, в самом деле щелкаешь пальцами, чтобы подозвать бармена?

– Расслабься, я ему просто помахала. Ты пойдешь на эту демонстрацию?

– Пока не знаю. Я волнуюсь за Зака. Сьюзан говорит, он насмерть перепугался в камере, а ведь она даже не знает, как выглядит камера. Думаю, я бы сам помер со страху, а если ты посмотришь на Зака, то сразу поймешь, что он к тюремной жизни еще менее приспособлен.

Боб выпил виски, запрокинув голову. Пэм постучала по барной стойке.

– Стоп, так его что, посадить могут?

Боб вскинул ладонь.

– Непонятно, чего ждать от помощницы генерального прокурора по защите гражданских прав. Я сегодня немного почитал про нее. Зовут Диана Додж. Пришла работать в генеральную прокуратуру штата пару лет назад, послужной список у нее весьма приличный, и, похоже, рьяная она не в меру. Если она решит представить это дело как нарушение гражданских прав, если Зака признают виновным, и если он нарушит любое из поставленнных условий – в этом случае его могут посадить на срок до года. То есть теоретически такое возможно. Идиотизм какой-то…