Книга Птица над городом, или Две недели из жизни оборотня - Елена Клещенко

Я уже упоминала, что недолюбливаю лисичек-оборотней? Нет, в своем роде прелестнейшие создания. Полная гармония души и Облика! Глянцевый мех, красное золото спинки, непорочная белизна грудки, изящество и грация в каждом движении, обманчиво-простодушные глазки… и пасть, как у небольшого крокодильчика. Что говорить, неприятные девицы. Но мужчина-кицунэ, лис-оборотень — это совсем другое дело, правда ведь?

Сев на выносную антенну, проволокой примотанную к балконным перилам, я заглянула в окно. Форточка была закрыта, наверняка из чистой вредности — день теплый. Но все равно отсюда я его видела как на ладони.

Галки не умеют улыбаться. Мне просто стало теплее, как будто бледное солнце жарче припекло спину и крылья. Русые волосы с единственным каштановым клоком на темени, отросший чуб косо свисает над бровью, тонкий горбатый нос нацелен в экран компьютера. Ли азартно шуровал мышью, судя по радостному оскалу — не работал, а в кого-то стрелял. Готовая иллюстрация к «Рассказам о животных» Сетон-Томпсона: «Мышкующий лис».

Налюбовавшись, я слетела на жестяной карниз и трижды стукнула клювом по раме. Ли повернулся к окну, приветливо кивнул. С места не поднялся.

— Опять через дверь не ходишь? — голос через стекло звучал приглушенно, на пределе слышимости. — Я тебе зачем ключи сделал?

Откуда я знаю, зачем ты мне сделал ключи?! На фига они мне вообще? Ну вот разве что как символ высоких, но долгих отношений… А в подъезде у вас лифт совмещен с мусоропроводом, буквально в одной шахте: ты вверх едешь, а мусор за стенкой тебе навстречу, вниз. Красивое архитектурное решение, но что до меня — спасибочки, сами ходите через вашу дверь.

За что люблю свой Облик — можно разговаривать по-человечески, не прибегая к дополнительным ухищрениям.

— Ли, откр-рой фор-рточку!

Лис по-собачьи склонил голову набок:

— А волшебное слово?

Зараза какая!

— Быстр-ро!

Рыжие брови поднялись домиком: ну, как знаешь, дорогая… Ли очень убедительно повернулся к компьютеру. Я не менее убедительно перемахнула на перила: дескать, улетаю. Форточка распахнулась прежде, чем я расправила крылья.

То-то же.

В комнате тепло, пахнет старой московской квартирой — вянущими страницами старых книг, пыльной мебельной обивкой, молотым кофе и пряностями в баночках на кухне. Еще пахнет разогретой духовкой и «Лакостой». Господин фотограф у себя дома разгуливает в интенсивно-красной футболке с веселым растаманом в дредах как у моей новой ученицы: «Why drink and drive if you can smoke and fly»- ясное дело, камешек в мой огород. На мониторе в рамке фотошопа некий пейзаж вроде Кускова- парк, прудики, мостики; вода в пруду схвачена «лассо», перекрашивать будут воду в более товарный цвет… Все-таки работал? Ну, мне уже стыдно.

Делаю круг по комнате, нарочно поднимая крыльями ветер, чтобы полетели на пол листки с телефонами и прочий мусор, а прическа хозяина встала дыбом. Затем опускаюсь на журнальный столик. Вытягиваю шею вперед, чтобы, обернувшись, не поддать ему головой в подбородок — были прецеденты.

Как всегда, он даже не подумал отступить на шаг, только смешно прижмурил глаза от моей рыжей вспышки. И как всегда, сгреб меня в охапку едва ли не быстрее, чем я обернулась. И как всегда — дружески поцеловать его в щечку не вышло. Кого угодно, но не его.

— Ты на минутку или надолго?

— Как скажешь…

— А Машка где? С мамой?

— Да.

— До вечера?

— До вечера.

— Значит, останешься?

О лисах-оборотнях существует обширнейшая литература, начиная с японских средневековых сказок. Совесть им неведома, зато их собственные принципы тверды и неколебимы: хоть земля тресни и огонь сойди с небес, свежемолотого кофе в джезву следует класть две ложки с горкой. Благодаря своей знаменитой хитрости они гениально водят за нос как нормальных людей, так и другие Облики, легко получая все, что им нужно, от денег до вечной и бескорыстной преданности, и отлично умеют устраиваться в жизни — но это умение ничто против их умения все растратить и забиться в нору, дабы предаваться там скорби и аскетизму. Они жестоки, коварны, эгоистичны и похотливы, но при этом способны на величайшее самопожертвование ради любимого существа. Разумеется, это неправда.

Это — хорошо если одна десятая правды.

— Какие перышки… какой носок… — томно простонал он мне в ухо. За это я хотела долбануть его клювом, но от переживаний забыла, что сменила Облик. И получилось так, что мы снова целуемся. Причем почему-то уже сидя на кровати.

— Знаешь, а я думал, ты не останешься. Думал, просто так прилетала… кофе попить… и не надеялся… счастье какое…

Ох, сколько чувства было в этом шепоте! Сколько горького одиночества паладина в пустыне, которому судьба послала краткий сон про возлюбленную, покинутую в далекой Франции… Одна половина моего «я» всхлипнула от умиления. Другая половина моего «я» нервно хихикнула.

Ну конечно, он не надеялся. И не смел надеяться. И сатиновые простыни с ренессансным травяным узором постелил просто так. И мартини, сок и два стакана в прикроватной тумбочке — всего лишь для украшения интерьера. И побрился с одеколоном среди бела дня — единственно от нечего делать.

Кицунэ — это, девушки и дамы, не Облик, а диагноз. Впрочем, когда он врет, чтобы сделать вам приятное… это и в самом деле приятно, вот что я скажу.

…Я все-таки вывернулась из-под его руки и подскочила к окну, чтобы опустить жалюзи. Такая скромность у меня образовалась после того, как однажды вот в этой самой комнате мы услыхали сквозь дрему демоническое «кар-кар-кар-кар», я оглянулась на окно и увидела, что на моей любимой антенне восседает жирная встрепанная ворона — вылитый Лебедев из «газеты моральной оппозиции», тот самый, которому я кое-чем обязана, — и нахально пялится на нас! Ли, проследив за моим взглядом, сонно пробормотал: «И пусть треснет от зависти», а потом без особой спешки приподнялся, достал с пола простыню и укрыл нас обоих. Ворона еще раз каркнула — как-то особенно гнусно, поднялась на крыло и исчезла из поля зрения. А Ли до сих пор всякий раз, как видит на лотках их мерзкий листок, глумливо предлагает его купить: вдруг, мол, там какие-нибудь интересные фотки… Ничего святого!

Галки любимому существу перебирают перышки на затылке. А мне нравится методично взъерошивать ему чуб, разорять всю прическу, а потом так же методично приглаживать. Он терпит.

Волосы у моего Ли русые. Рыжих среди них, вопреки распространенному убеждению, мало. Будь он ТАКИМ рыжим, как его Облик, на него бы в любой толпе оборачивались, как на ментовозку с мигалкой, а лисы не любят привлекать лишнее внимание. Зато все плечи в трогательных веснушках. И профиль — нос, лоб и брови… как бы это повежливее… мало поддаются трансформации. Из-под затылка змейкой выползает длинный белый локон, высветленный в парикмахерской.

— Зачем тебе хвост? — Чтобы было понятно, о чем речь, дергаю за оный.