Книга Жизнь в мелкий цветочек - Марта Кетро

— А в чём его слабость выражалась?

— Нууу…

И я внезапно понимаю, что слабость (или трусость, например) — это клеймо, которое было поставлено от обиды в момент разрыва и с тех пор не пересматривалось.

Тогда за аксиому принималось что:

• он трус, потому что испугался возможных проблем;

• он слабак, потому что не вытянул серьёзных отношений;

• он изменник, потому что нашёл другую;

• он дурак, потому что… потому что не понял, какая я замечательная.

Потому что не полюбил.

И тут башня обвинений, воздвигнутых столько лет назад, рассыпается. Вдруг оказывается, что единственная вина этого человека в том, что не любил меня. Просто шел своим путём, проживал свою жизнь, в которой для меня не нашлось места. В конце концов, разве у меня не случалось отношений, в которых я не была заинтересована? Такие связи почти не замечаешь. Но невозможно поверить, что твоя великая любовь для кого-то — пустая связь. И он не то чтоб не выдержал высочайшего накала страстей, которыми ты пылала, а просто их не заметил. Или не принял к сведенью.

Моя любовь — это моя проблема. Человеку очень трудно принять эту простую мысль. Сначала он носится со своей любовью, как с подарком, — таскает на вытянутых руках, подносит с видом благодетеля и никак не может понять, почему это осчастливленный объект не визжит от восторга.

Потом любовь превращается в чемодан без ручки: нести неудобно, бросить жалко.

Иногда — в оковы, верёвки, кандалы, которыми опутываешь и себя, и другого.

Ну а потом любовь становится мечом. И кому первому снести голову, если не тому, кто нас отвергает? Последний аргумент в последнем споре: я тебя любила, а ты…

А ты?

А ты идёшь своей дорогой, смотришь на людей, на дома и машины, гладишь бродячих кошек, покупаешь горячий пирожок, съедаешь на ходу, выбрасываешь обёртку в ближайшую урну. Возможно, думаешь о ком-то, а может, просто наслаждаешься хорошей погодой. Делаешь свою работу, получаешь деньги, радуешься успехам, переживаешь поражения. Твои проблемы находятся за пределами любви.

Тогда это казалось предательством.

А потом проходят годы, иногда очень много лет, и чей-то случайный вопрос позволяет взглянуть по-новому на прошлое, а заодно и на себя, нынешнюю. Я, оказывается, уже давно изменилась. Например, нет человека, который был бы смыслом моей жизни (как раньше — ты). И это вовсе не от бедности сердца — напротив, большая беда назначать смыслом своей жизни кого-то другого, мужчину или ребёнка, неважно. «Я живу ради тебя» — значит, «ты живёшь за меня», я существую, а ты оправдываешь мои надежды.

Несчастливы дети, которые вынуждены воплощать не собственные мечты, а чаянья родителей. Несчастливы мужчины, к чьим ногам обрушили «лучшие годы». Несчастливы женщины, чью душу отяготила чужая неразделённая страсть. Несчастлив всякий человек, которого обременили невольным долгом — быть смыслом не своей жизни.

Я вовсе не проповедую эгоизм. Доставлять кому-то радость — одно из величайших удовольствий на земле. Только нужно понимать, что это твоя потребность, ты делаешь это для себя, спасаешь свою душу.

И только осознав это, можно идти вот так, разглядывая людей, дома и машины, гладить бродячих кошек, покупать пирожки (или мороженое). Возможно, думать о ком-то, а может, просто наслаждаться хорошей погодой — за пределами системы координат, которую принято называть любовью в дамских романах.

Предназначение Призвание Профориентация

Уверена, что у человека должно быть множество других интересов, а думать об одной лишь любви неприлично. Нет, я правда в этом уверена. Тысячи достойных женщин отупели, влюбившись, я не могу смотреть в мутные глаза существ, у которых в мозгах пульсируют три мысли: «я его люблю! он меня любит? а когда он опять позвонит?». Дамы, идите и порисуйте! Помойте пол или свяжите шарф, чтобы отвлечься.

Посмотрите на эти три П в заголовке — ну разве они вас никогда не интересовали? Я-то прежде считала (да и сейчас так думаю), что если двадцатилетний человек весит сорок кг, а сиськи у него третьего размера, то ни о чём таком беспокоиться не нужно — он и без того воплощает замысел, который боженька вдул в него при рождении. Но ближе к тридцати годам и пятидесяти килограммам появляется лёгкое беспокойство. О, прекрасно помню это ощущение.

Вроде твёрдо усвоила, что «украшать мир собою» и «превращать жизнь в искусство» — вполне достойные и социально значимые занятия; что «создавать атмосферу» — целая наука, а «состояние» — то, над чем следует работать с применением арсенала химических средств. Я знала, что настоящий художник не моет посуды, зато шагу не шагнёт попусту, и там, где он ступает, даже грязь на линолеуме складывается в кельтские узоры. И всякое занятие перед лицом Господа равноценно — сваи ты заколачиваешь или яичную скорлупу раскрашиваешь перед тем, как выкинуть, — лишь бы делалось оно с любовью, удовольствием и полным погружением. Конечно, получить кайф от росписи яиц проще, чем от работы на стройке, особенно если сначала дунуть, да ещё и яйца растут на ком-то симпатичном. Правда, за это не платят. Но мы же перед лицом Господа, какие бабки?! не позорьтесь!

В кругу моих друзей с прозрачными глазами особенно ценилось умение «втыкать». Воткнул на три часа — феньку сплёл, воткнул на вечер — сортир драконами изрисовал. А вот если воткнул на пару суток, то лучше потом под капельницу. И если за эти два дня не успел до конца оклеить комнату конфетти (ещё полторы стены остались), то можно не заканчивать — неинтересно, «состояние ушло».

Мудрые существа моей юности, живущие не первую жизнь, были напрочь лишены честолюбия. Понятно, что вокруг ходят люди с закрытыми глазами, ни черта не видят и не понимают, поэтому впарить им какой-нибудь пустяк изредка получается, а вот обрести успех в их вульгарном понимании — невозможно, да и стыдно. Правда, известны отдельные персонажи, которые а) делают, что хотят; б) не напрягаются; в) получают за это кучу денег. Но чего-то их на наших тусовках давно не видно.

Точно могу сказать, когда почувствовала первый укол тревоги. Я сидела на низком диванчике, и кто-то принёс ящик, в котором лежал клубок плёнки — две или три древние бобины «Ну, погоди!» размотались, их собирались выбросить.

— Щас, — сказала я, — не так быстро.

Не помню, сколько там было метров, но за несколько часов я их распутала и смотала, как положено.

А уж потом выбросила — у нас и кинопроектора-то не было.

И тогда впервые подумала, глядя на аккуратные коробочки: несколько часов моей единственной жизни.

Потом однажды зачем-то полезла в шкаф для рукоделия и зависла. Там, оказывается, накопилось множество незаконченных работ: вышивки, куклы, поделки какие-то, рисунки.