Книга Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник - Глеб Шульпяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На раскопках воздух звенит, те же комары.
«Сюда с лопатой надо приходить, – резюмирует девочка в красном сарафане. – Тогда интересные куски попадаются».
Как ее зовут, я даже не спрашиваю.
С обрыва открывается Азов – старая пойма Дона с Кубанью, море с речной душой. На берегу никого, я решаю искупаться. Лезу в море нагишом. Вода холодная, майская, мутная. По берегу бегут мальчишки, они поймали черепаху. Когда я вылезаю, мальчишки наперебой рассказывают мне, как одного голого купальщика за непотребный вид высекли казаки. Я быстро одеваюсь.
Стоя над обрывом с греческим черепком в руке, я думаю, что где-то под ногами лежат скифы и генуэзцы. Греки, славяне. Комары звенят над ними, как тысячу лет назад. И будут звенеть, когда мы уберемся тоже. От этих мыслей рябит на душе. Но эта рябь – как бы сказать? – печальна, благостна.
От истории, когда она длинна и запутана, остаются имена. Звуки, лишенные смысла. Их приятно вертеть на языке в жаркий таманский полдень. Тумен-Тархан, Таматарха, Тмутаракань, Матрега. Шуго. Тиздар. Цокур. Бугаз. Тузла.
Фанагор, основавший неподалеку колонию, тоже ничего, кроме имени, не оставил.
Интересно, какими судьбами его занесло сюда, в медвежий угол? Был ли он высок ростом или мал собой? Кто его жена и дети, любовницы? Любовники? Часто ли бывал он в Пантикапее – и на родине, в Греции? И как спасался от комаров в ночное время, когда особенно печально шумят плавни? Неизвестно. Но имя, имя...
Конопля в Барнауле растет прямо на улице.
Выходишь из бани, срываешь травинку, подносишь под нос – тот же запах! тот же образ! Вдохнешь конопляного масла, бензина, обернешься и видишь – улица свернулась в трубку, на глазах исчезает.
И вот уже другой сон снится ее щелястым скворечням, сараям.
Новые, иные химеры скрипят половицами старой аптеки.
В Барнаул летишь ночь – маята! – но рассвет ослепителен, «как улыбка Аллаха».
Солнце поливает зеленую плоскую землю. Сверкают речные заводи и разливы, обские протоки, вдоль которых выстроились пешки березок.
Воздух влажен и густ, и это видно.
На подлете мы попадаем в кромешный туман, самолет садится вслепую. Туман сгущается, следующий рейс переносят в Новосибирск. Но когда я выхожу на летное поле, молоко испаряется так же внезапно, как появилось. У обочины, в его мыльных хлопьях, стоит черная иномарка. Из машины мне машут. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист и мой закадычный товарищ.
Я тащу багаж к машине, залезаю на кожаный диван. Мы трогаемся.
Руль у машины справа.
В белом салоне черной машины играет музыка. Это песенка про «Золотые облака». Она будет преследовать нас всю дорогу.
Облака в Барнауле действительно золотые.
На закате, когда солнце подсвечивает снизу, по небу на струнах скользят самородки. Что верно, поскольку Алтай означает с монгольского «место, где есть золото».
В сентябре 1739 года по указу Демидова в деревне Усть-Барнаульская заложили медеплавильный заводик. Прорыли отводной канал, поставили плотину. Лес на топливо брали на берегах Оби, воду – из реки Барнаулки. Так вокруг медного поселения и вырос этот город.
Правда, потом оказалось, что Акинфий Никитич тихой сапой плавил в Барнауле серебро. Из которого у себя, на Урале, чеканил «левую» монету. Заподозрив мошенника, Елизавета выслала на Алтай комиссию. Но когда те прибыли на место, Демидов нежданно-негаданно помер, оставив империи в наследство долгов на тысячи рублей. Что оставалось Елизавете? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность кабинета Ее императорского Величества.
С этого момента начинается «кабинетный» период в истории Барнаула. Его «серебряный век», закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на «золотое валютное обеспечение».
Архитектурные остатки «имперского периода», сильно траченные совдепом, в Барнауле сохранились. Регулярный план города вычерчен по принципу Петербурга. Конюшенная, она же Демидовская, площадь оформлена в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках у Росси.
В центре площади одиноко торчит памятная стамеска Демидову. Но пространство все равно смахивает на пустырь, случайно обнесенный ампирными фасадами.
С которых двести лет сползает штукатурка.
В кустах, как двести лет назад, движется и не движется река Барнаулка. Впадает она в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет – и не предвидится.
Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая широкая река скользит вдоль бетона (надписи краской: «Долой ФСБ! Власть НБП!»). На противоположной стороне шумит осока, плавни.
На тот берег тянется огромный мост – германский проект, апофеоз геометрии семидесятых. С моста прыгают. В дни особых торжеств (или по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину.
Выныривая через неделю под Новосибирском, скажем.
Блуждая по улицам Барнаула, замечаешь, что конторы ритуальных услуг встречаются в городе чаще обычного. Но, как выясняется, с мертвечиной тут история вообще старая, темная.
Раскопки показали, что городище находилось под холмом у самой реки, где базарная площадь. Древние жили внизу, а своих мертвецов хоронили на видном месте сверху. При Советах в порядке борьбы с прошлым на холме устроился парк культуры. И каждое воскресенье жители стали ходить на погост – на карусели и пострелять в тире зайцев. Иногда, после сильных дождей, с песчаного склона намывало пригоршню позвонков или лопасть лопатки.
Но на это не обращали внимания.
В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова. Жаль, что сейчас об этом мало кто помнит. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли черное в синюю искру надгробие из ламбрадора.
Низкая тенистая сосна, бурьян, в траве камень, на нем надпись: «Вадим Шершеневич. Поэт».
Кто будет в Барнауле, сходите к литератору. Имажинизм, богема, столица... И старое кладбище в самом центре материка.
Тоже судьба.
Барнаул действительно стоит в центре материка.
До большой воды здесь во все стороны одинаково, так что перед вами не город, а евразийский центр тяжести.
Вокруг которого наслаивается воздух, искажая все, что видишь.
