Книга Цунами - Глеб Шульпяков

Но я не унывал, не обижался. События воспринимались мной как часть

Стамбула, то есть часть моего романа. А значит, все в порядке.

Неделя творческой командировки подходила к концу, блокнот наполнялся записями. В один из последних дней ноги занесли меня в тихий переулок где-то на задах Святой Софии. Как называлась улица? Куда вела? Не знаю. В стене, увитой плющом, виднелась узкая лестница. Она терялась в полумраке. Характер мой таков, что я любопытен и доверяю интуиции. Вот и теперь некая сила толкала меня на ступеньки.

„Будь что будет”. – Я решил не сопротивляться.

И, спустившись, толкнул деревянную дверцу.

За стеной оказались дворик и сад, обнесенные галереей. Через стену шумел город, а здесь розы и фонтан, тренькает музыка.

Узкие комнаты-кельи меж колонн пустовали. Только в одной, скрестив по-турецки ноги, сидели мальчики. По-птичьи задрав головы, они слушали учительницу, чей голос долетал из глубины комнаты. Потом как по команде мальчики склонились над планшетами. И ровный свет из ячеистых окон освещал их узкие спины.

„Словно костяшки на счетах!”

Сравнение показалось мне удачным, я достал записную книжку – и встретился взглядом с учительницей.

Увидев глаза девушки, я обомлел. Настолько необычным, завораживающим и одновременно знакомым был ее взгляд. Как будто мы давным-давно знали друг друга, но потом расстались. Забыли – и вот встретились через много лет.

Урок продолжался, а я все стоял в дверях – и боялся пошевелиться.

Время от времени она делала ученикам замечания. До меня долетали звуки чужого языка – звонкие и вместе с тем нежные. Как будто перебирают четки или босыми ногами идешь по гальке (это сравнение я тоже успел записать в книжку).

Когда наши взгляды снова встретились, она показала знаком, чтобы не мешал, вышел. Но у ворот, когда отчаяние уже разрывало сердце, до меня долетел звук ее голоса. Я развернулся – она ждала меня на пороге.

Знаете, как это бывает, когда хочется обнять незнакомую женщину?

Когда кажется, что никого ближе у тебя в жизни не было? Я назвался русским писателем. Сказал, что собираю материал для новой книги. А сам думал только о том, чтобы поцеловать ее в шею. Широкие и плоские брови. Нежный, в черных прядях, висок.

Она слушала, изредка поднимая глаза. Тревожные, влажные. Темные.

Отвечала – это урок каллиграфии, она художница, – машинально поправляя на груди рубашку. Но не в словах было дело! Ибо когда наши взгляды встречались, раздавался щелчок. Разряд, от которого сладко ныло где-то под ложечкой.

Это ощущение – предназначенности – ни с чем не спутаешь. Или я устал от одиночества? Захотелось экзотики? В каждом из нас сидит Печорин, каждый ищет свою Белу. За тысячи километров от дома я смотрел в глаза восточной женщине, о которой мечтал всю жизнь.

И она это чувствовала.

Урок закончился, дети высыпали наружу. Запинаясь и краснея, я попросил ее о встрече. Назвал отель, где остановился. Соврал, что мне нужно расспросить кое о чем для книги. Что это важно.

„Где угодно, когда скажешь”, – повторял на английском.

Она что-то прошептала, но из-за гвалта я не расслышал. Тогда в моей руке оказался листок. Она не прощаясь вернулась к мальчикам.

В записке было сказано, что мы можем встретиться в семь вечера в холле гостиницы. Не чувствуя земли, я помчался домой. Побрился, залез в душ. Переоделся. Два часа ходил из угла в угол, то и дело выглядывая из окон. А без десяти минут семь взялся за ручку двери.

В этот момент на улице раздался короткий, но страшный щелчок. Как если бы в мостовую ударила молния. Посыпались стекла, кто-то истошно закричал. Клубы черного дыма стремительно ввинчивались в розовое закатное небо.

Я открыл окно – по воздуху летали салфетки, тысячи красных салфеток.

Где-то завыла сирена, а у меня в душе все оборвалось. Стало тихо и холодно, пусто. И страшно.

Когда выскочил наружу, квартал уже оцепили. На улице бешено крутились полицейские мигалки. Хрустя битым стеклом, разворачивалась

„скорая помощь”. Дрожали на ветру полосатые ленточки.

„Взрыв у английского посольства”, – сказал полицейский, проверив мои документы.

„Прилегающие улицы временно перекрыты”.

„Пожалуйста, вернитесь в номер”.

…На следующий день, как только оцепление сняли, я помчался на тихую улицу. Но сколько ни бродил вокруг Софии, сколько ни озирался, так и не нашел – ни стены, увитой плющом, ни лестницы. Жива ли она? Что с ней стало?

На следующий день я вернулся домой и постарался забыть обо всем, что случилось. В декорациях Москвы, вне восточного колорита, сделать это оказалось нетрудно. Чувство вины притупилось первым. Звук взрыва, резкий и щелкающий, стоял в ушах дольше.

Но вскоре и он стерся – как сон, волнующий, но нереальный.

Я окунулся в работу, стал спешно заканчивать книгу. Но странное дело, финал, каким он задумывался вначале, отказывался ложиться на бумагу. Сюжетный поворот, еще вчера такой остроумный, насыщенный

Стамбулом, стал выглядеть вычурным. Глупым! Один, другой варианты – все летело в корзину. Все казалось не к месту.

И тогда я понял, что писать развязку нужно по-другому. Поскольку ни один хитроумный сюжет, трижды разукрашенный деталями, не сделает мой роман убедительным, если в нем не будет подлинного чувства.

Да и любой другой роман тоже, если честно.

Крупное лирическое событие в судьбе героя – вот что должно спасти книгу. Любовная коллизия, которая воссоздаст в литературе то, что не случилось в жизни (писатель, замечу в скобках, вообще смахивает на реставратора – все время приходится что-то восстанавливать).

Итак, в моем романе все случилось наоборот. Она успела войти в гостиницу за минуту до взрыва. В оцепленном, отрезанном от мира номере они провели ночь – и я постарался, чтобы эта ночь стала для них такой же незабываемой, какой могла стать для нас. Яркой и чувственной. Сентиментальной и плотской. Первой – и последней.

И знаете что? – эта вымышленная ночь получилась убедительной.

Правдоподобной. Стоило мне закрыть глаза, как я слышал звуки и запахи; ощущал страсть и нежность; касание; взгляд. Все то, чего на самом деле так и не случилось.

Осенью мой роман вышел в свет. В Москве начиналась мода на Стамбул, и книга /пошла./ Через некоторое время ею заинтересовались в Турции.

Одно стамбульское издательство купило права, стали переводить. Чем тронул сердца янычар мой московский герой? Не знаю. Однако через полгода турецкий перевод подготовили к печати. Тогда же я получил приглашение приехать в Стамбул. Под Новый год они хотели вручить мне какую-то важную премию, устроить встречу с читателями. Но если честно, возможность снова оказаться на Босфоре, да еще зимой интриговала меня гораздо больше.