Книга Дорога. Записки из молескина - Марианна Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не хотела, но легла. Лежу. А контейнер дышит. Жареным. Да еще с чесноком. Я этот запах не переношу. Я не могу, когда дышат жареным, да еще с чесноком. Она напротив:
– Ухр-р-р-р-р, хр-р-р…
Ее муж сверху:
– Хр-р-р-ахр-р-р…
На столе – пластиковая коробка. Там – которое не должно задохнуться. Его съедят утром. Оно пахнет. Оно пахнет жареным. Жареным-пережареным. Пахнет и пахнет. Да еще с чесноком. Как ни повернись, как ни ляг, – пахнет.
Я прикрыла глаза. «Завтра у меня такой тяжелый день, – думала я. – Нет, не высплюсь. Потому что оно – это ужасное – дышит…»
Из контейнера вдруг послышалась какая-то возня, раздалось чье-то кряхтенье. В тусклом свете показалась одна маленькая мультяшная ручка, вторая, потом, ловко подтянувшись и перекинув ногу через бортик, из контейнера вылезла Котлета. Она постояла на столе, покачиваясь в такт поезда, и села на край, свесив ножки. Затем, закинув ногу на ногу, обратилась ко мне:
– Ты посмотри на них. Как тебе нравятся эти двое? – мотнула Котлета рукой себе за спину. – Им выходить в шесть утра, а они еще планируют покушать. На рассвете. Мясо. Видала? А? Жареное. А? С чесноком.
Я молчала.
– Чё не спишь? – участливо спросила Котлета.
– Тут поспишь… – вздохнула я, – завтра такой день… Столько всего… А тут… Пахнет.
– Она волнуется, я вас умоляю… – закатила глаза Котлета. – Если размышлять логично, то волноваться нужно мне. Завтра меня съедят.
– Не факт, – пробурчала я.
– Да! – согласилась Котлета. – Да, я уже буду не так свежа. Не так молода, – с пафосом и некоторой грустью продолжала она, – но что остается? Ты видела эту фигуру? Ты видела этот аппетит? Она меня точно съест. Проглотит и не подавится. Экая прорва.
– Конечно съест. Для себя же готовила!
– М-да-а-а-а. Не о том я мечтала, – покачивая ножкой, вздохнула Котлета. – Вот, помню, еще в кулинарии… – Котлета помолчала минуту. – За мной ухаживал один… Люля-кебаб его была фамилия. Из восточной кухни. Красавец! Горячий такой…
– Постой-постой, какая еще кулинария? Так ты что? Ты… ты полуфабрикат?!
– Ну и что? – возмутилась Котлета. – А если и полуфабрикат? Я что, и понравиться уже никому не могу? Да ты знаешь, как я пою?! Мы с пацанами знакомыми, с двумя, – Котлета кивнула рукой за окно, – знаешь, как пели? «Течет река Во-о-о-олга… А мне семнадцать лет», – тихо, тоненько завыла Котлета.
– А те двое – кто?
– Ну… один, он из бифштексов вроде. А второй – тот шницель. Точно шницель. Или лангет? Не помню. Но вроде из породистых… «Я не грущу-у-у-у а той весне было-о-о-ой. Взамен иёо-о-о-о тва-а-а-ая любовь са мной. Издалека-а-а-а до-о-о-олго…» – фальшиво и мечтательно скулила Котлета. – Ах, лангет-лангет, где же ты сейчас, лангет? Почему ты не скрасишь мои последние часы, лангет? А пойдем покурим?
– Я не курю.
– Так и я не курю. Просто вынеси меня в этот… Как его…
– Тамбур.
– Да. Вынеси меня туда.
Я встала, надела шлепанцы, нащупала салфетку, усадила туда Котлету, и мы с ней тихонько вышли из купе.
В тамбуре Котлета совсем скисла.
– Ты понимаешь, – с жаром сказала она, – я ведь все-таки не глупа. И не дурна собой. Румяна, пышна, округла, аппетитна. И неплохо воспитана, между прочим, хоть и начала свое существование в этом мире как полуфабрикат. Правда, должна тебе признаться, я… как бы это сказать… у меня есть один недостаток. Я, видишь ли… у меня клаустрофобия, не могу долго оставаться в закрытом помещении. Без воздуха.
– То есть?
– Ну вот открой дверь… Ну открой, а?
Я с трудом открыла дверь. Тугой воздух ворвался в тамбур. Поезд – та-дах-та-тах! та-дах-та-тах! – стучал и, смело прорезая сумрачную мглу, несся вперед. Котлета вдруг с усилием развернула за спиной два небольших крылышка, подняла их, как параплан, вытянулась, оттолкнулась и сиганула с моей руки в темную прохладную ночь. Ветер подхватил Котлету и понес ее все выше и выше, а поезд поехал дальше.
– Странно, я ведь помню, – разбудил меня женский голос в шесть часов утра, – что здесь была одна котлета и два жареных куриных крылышка. Куда они делись?
Она с подозрением посмотрела сначала на сонного мужа, а потом на меня.
– Что? – спросила я. – Что такое, мадам? Я не ем мяса, мадам. Я не ем жареного. Да еще с чесноком.
– А где же тогда котлета?
– Ну, не знаю… Может, она выбрала свободу?
Каждый зарабатывает, как может.
Он заглянул в купе и под видом немого положил на стол кипу изрядно потрепанных старых журналов и газет. Я его тут же узнала. По штанам.
Мы с дочерью недавно стояли в очереди в приемную комиссию университета. Подошел дяденька, похожий на кабачок, коротконогий, с набитыми чем-то пакетами в обеих руках и в сверкающих золотых штанах. Истинную правду говорю я вам: штаны, пошитые из ткани, которая как «багрец и золото». Ей-ей!
Интимным шепотом он прошипел, почти не разжимая губ, не глядя на меня:
– Киев. Гарантия поступления. Не желаете?
– В цирковое училище? – не в силах отвести глаз от его искристых штанов, спросила я.
Он продолжал топтаться на месте, а его сияющие штаны разбрасывали солнечных зайчиков во все стороны. Таких симпатичных наивных мошенников, которые и не скрывают, что они пришли вас одурачить, я не встречала никогда. Не расслышав мое ехидное бормотанье, этот безукоризненно хрестоматийный законченный жулик похлопал глазенками без ресниц, потыкал себя толстым пальцем в живот и заверил:
– На мое слово можно положиться!
После чего деловито подмигнул, скосил глаза вправо и мотанул туда же головой, мол, отойдем.
Боже мой, задумалась я, глядя на эту его неловкую суетливую пластику, – как же он живет, кто же его так вырядил, в эти ужасные штаны.
– А вы женаты? – неожиданно для него спросила я.
– Н-ну… – уклончиво ответил он и завозил короткой ногой.
Цирковые эффекты продолжались: он был в ярко-желтых носках и черных сандалиях.
Пока я находилась в ступоре, он вспомнил, зачем подошел.
– Доверьтесь профессионалу! – заученно провозгласил жулик.
– А вы кто? Ректор?
– Я? Нет, – ответил Кабачок, – я – спортсмен.
– Да ну??? – развеселилась я.
– Да. Я – тренер по баритсу.
– По чему, по чему тренер?!
– Такая борьба – баритсу.
– И как в нее борются? – в полном недоумении спросила я.
– Пальцами борются. В нее.
