Книга Записки кинооператора Серафино Губбьо - Луиджи Пиранделло

Сомнений нет, именно ради этой цели Полак сделал все возможное, чтобы Нути приехал. Никому ничего не говоря, он устроил все так, чтобы Нути, если Боргалли, вопреки ожиданиям, встанет на защиту Несторофф, обзавелся по неслыханной цене акциями Джиджетто Флеччи и правом замены последнего в качестве актера.

Кого в конечном счете волнует, с какими намерениями приезжает сюда Нути? Предсказывают разве что стычку с Карло Ферро, ведь Карло Ферро у всех на виду, вот он, здесь, рядом, к нему можно прикоснуться. Трудно представить, чтобы между Карло Ферро и Несторофф кто-то мог втиснуться.

— Ты?! — воскликнули бы все, заговори я с ними об этом.

Я? Да вы шутите. Человек, которого вы не видите, к которому не можете прикоснуться. Словом, призрак, как в сказке.

Едва двое попытаются сойтись друг с другом, как этот призрак встанет между ними. Так уже было после самоубийства Джорджо Мирелли. Призрак заставил их в ужасе разбежаться в разные стороны. Прекрасный кинематографический прием — с вашей точки зрения, но не с точки зрения Альдо Нути. Как может он сейчас надеяться вновь сойтись с этой женщиной? Трудно представить, чтобы он забыл про призрак. Однако он, наверное, узнал, что у Несторофф появился другой мужчина. И это придает ему смелости вновь попытаться завоевать ее. Вероятно, он думает, что этот мужчина мощью своего тела заслонит от него призрак, увлекая его в ощутимую борьбу, один на один. Может быть, Нути даже сделает вид, будто ввязывается в эту борьбу ради призрака, ибо Варя Несторофф, приблизив к себе другого мужчину, дала ясно понять, что забыла о «бедном покойнике».

Неправда, она не забыла. Об этом говорит ее взгляд. После того как Карло Ферро доложил ей, что я был другом Джорджо Мирелли, она смотрит на меня с презрением, с очевидной враждебностью, словно хочет унизить. Эту неприязнь я читаю в глазах Несторофф. И рад этому, ведь теперь я уверен, что все то, что я воображал и придумывал, наблюдая за ней, соответствует истине. Точно она сама в порыве откровения выплеснула на меня свои тайные чувства, настежь распахнула передо мной свою больную, растоптанную душу.

Два последних дня в моем присутствии она всячески демонстрирует свою привязанность к Карло Ферро: жмется к нему, виснет у него на шее и при этом дает понять окружающим, что она, как и все вокруг, прекрасно видит тупость, грубость манер и всю животную сущность этого человека. Она это понимает. Другие, воспитанные интеллигенты, презирают и избегают его, верно? Что ж, их дело, а вот она ценит его и привязана к нему именно в силу этих свойств, он не такой, как они, хлюпкий интеллигент.

Лучшего доказательства и не сыщешь. Но, кроме надменного презрения, что-то должно же трепетать в ее душе! Безусловно, она над чем-то раздумывает. В этом нет сомнений. Карло Ферро — ее прибежище, колючий, горький терновник, к которому, скрепя сердце и превозмогая себя, она льнет, дабы залечить незаживающую рану. Сейчас она еще сильнее прижимается к нему: с появлением Нути нависла угроза возвращения ее старой беды. Вовсе не потому, полагаю, что Альдо Нути имеет над ней большую власть. Тогда она с ходу подобрала его, как тряпицу, разорвала на части и вышвырнула. Но сейчас его появление означает одно: оторвать ее от Карло Ферро и воздвигнуть перед ней призрак Джорджо Мирелли. В этом, вероятно, она и усматривает свою беду. Вот оно, лихорадочное беспокойство ее странной души, подумать о которой не удосужился ни один из мужчин, с которыми она сходилась.

От этой беды она хочет избавиться любой ценой. Она знает, что в объятиях Карло Ферро можно невзначай и задохнуться. Но ее это устраивает.

Какая тебе радость оттого, что Нути не приедет, хочется мне крикнуть ей, не напомнит о твоей беде, коль скоро беда эта жива в тебе, придавлена, но не побеждена? Загляни в себя, в свою душу, не хочешь? Ты мчишься, как безумная! Чтобы убежать от себя, укрываешься в объятиях мужчины, у которого — ты это знаешь прекрасно — нет души, он может сжать тебя до смерти, но, случись что сегодня или завтра, больная душа вновь окунет тебя в прежние муки! Ах, лучше смерть, чем опять эти муки?! Муки, в которых утонет душа, страдая не весть почему и зачем?

Сегодня утром, когда я вертел ручку, у меня внезапно возникло подозрение, что она (она в это время, как безумная, трепыхалась в силках своей роли) готова покончить с собой. Вот именно, покончить с собой у меня на глазах. Не знаю, как мне удалось сохранить самообладание и оставаться бесстрастным. Я сказал себе: «Ты — рука, поэтому снимай! Она на тебя смотрит, смотрит пристально, смотрит только на тебя, словно хочет что-то сказать. Но ты ничего не знаешь, ничего не обязан понимать, верти лучше ручку!»

Начались съемки фильма о тигрице. Фильм длинный, и в нем задействованы все четыре труппы. Нагромождение безвкусных, глупейших сцен. Несторофф не будет в нем участвовать, ей не удалось добиться главной роли. Сегодня утром по специальному распоряжению Бертини она снялась в пробной сцене, где показан местный колорит, — ей поручили крохотную, второстепенную, но отнюдь не простую роль молодой индуски, дикой и фанатичной, которая закалывает себя в финале танца с кинжалами.

Отметив на земляной площадке границы кадра, Бертини расставил полукругом человек двадцать массовки, одетых и загримированных под индийцев. В центр вышла Несторофф, почти нагая, в одной набедренной повязке в желтую, зеленую, красную и голубую полоску. Но обворожительная нагота ее хрупкого и вместе с тем налитого тела была прикрыта презрительным безразличием, с которым она появилась перед всеми этими мужчинами, с высоко поднятой головой и опущенными руками, в которых она сжимала два наточенных кинжала.

Бертини коротко пояснил, что надо делать:

— Она танцует, это что-то вроде ритуала. Все благоговейно, с религиозным трепетом следят за ней. Внезапно, по моей команде, она в разгаре танца пронзает себе грудь кинжалами и падает замертво. Все сбегаются, наклоняются над ней, выражают ужас и удивление. Только, смотрите, следите за границами кадра. Вам там все ясно? Сперва все серьезно смотрим на нее, потом, как только она упадет, все к ней подбегаем. Но главное — границы кадра, не выходить за границы кадра.

Варя Несторофф стояла перед толпой, зажав в руках кинжалы, и вдруг устремила на меня столь пристальный взгляд, что у меня, стоявшего позади черного механического паука, который притаился в засаде на трехногом штативе, потемнело в глазах. К счастью, я расслышал команду Бертини:

— Мотор!

И, как заводной, принялся вертеть ручку.

Мучительно извиваясь в каком-то странном, пугающем танце с двумя коварно поблескивающими кинжалами, она ни на миг не отрывала от меня взгляда, смотрела мне прямо в глаза, и я следил за ее движениями, как околдованный. Я видел, как на ее высоко вздымающейся груди струйки пота прочерчивали полоски в слое желтого грима, которым было покрыто все ее тело. Ничуть не заботясь о своей наготе, она двигалась словно в забытьи и, не отводя от меня взгляда, сдавленным голосом повторяла:

— Bien comme ça? bien comme ça?[15]