Книга Спецназ. Любите нас, пока мы живы - Виталий Носков

Мы видели подбитые чеченские танки, на которых было написано: «На Москву». Как в 1941 году, подражая нацистам, боевики кричали нашим парням: «Рус Иван, сдавайся!». Им отвечали свинцом и гранатами. Очень многим боевикам хотелось и хочется прийти в Россию завоевателями.

«Зло, — говорится в одной древней книге, — это неправильно понятая свобода и неверно направленная воля». Как это правильно по отношению к тому, что происходило с чеченским народом перед тем, как в Чечню ввели войска. Свободу там дудаевцы восприняли как вседозволенность, как освобождение от законов. «Русские! Не уезжайте — нам нужны рабы и проститутки!» — вот самый популярный лозунг чеченской демократии тех лет.

Нет таких слов, чтобы утешили мать, сын которой убит на чеченской войне — магически-таинственной, гильотинирующей души, средневековой по жестокости, современной по мощи огневых средств, тектонической по последствиям.

Чем мы, газетчики, можем утешить вас, солдатская мать? Тем, что вот так откровенно поговорили с вами? Тем, что скажем в память о вашем сыне: «Прости, брат!». Что помолимся о нем в День поминовения? Что будем крепче крепкого в духовном смысле? Что споем о вашем сыне и тысячах других песню, которую в Чечне пели боевики и русские воины? Горе чеченских и наших матерей одинаково велико. «Помянем тех, кто были с нами, кого судьба не сберегла — их души тают над горами, как след орлиного крыла».

1998 г.

Погонщики душ

То, что книга была в зеленой обложке, радовало Ваху. Бережно гладя её, он говорил:

— Вот документ, собравший нашу ненависть в один кулак, объясняющий наше величие и презренность гяуров. Эта книга призвана устрашить русских, лишить их воли. Те славяне, кто добровольно не уйдут с Кавказа, познают нашу безжалостность.

Ваха, называющий себя полевым командиром, тридцатилетний чеченец в черном берете и поношенном, ветеранском камуфляже, снова поднял книгу над головой и, потрясая ею, крикнул:

— Запомните, книга называется «Наша борьба, или Повстанческая армия Имама»! Вы спросите, почему она издана на языке русских собак? Чтобы они тоже знали правду о себе. Чтобы, читая эти грозные страницы, содрогнулись и бежали из Таганрога, Ростова, Царицына, потому что это земля общекавказского имамата, за возрождение которого мы сражаемся.

Вахе безмолвно и грустно внимали двенадцать вооруженных чеченцев. Они уже знали, что через пару часов им в который раз переходить Терек, и восторженное клекотание Вахи воспринимали, как потустороннее, даже неуместное.

После бегства русских войск из Чечни в жизни этих чеченцев никаких изменений не наступило. Как всегда и везде, за войну обогатились только политики, командующие фронтов и отрядов, что поделили между собой нефтяные вышки, торговали бензином, пленными, а рядовые боевики как не имели, так и остались без денег: не на что было залечить раны, обуть и одеть детей. Чтобы подкормиться, исполняя волю таких, как Ваха, полевых командиров, они ходили за Терек — угонять скот и на другие задания. Большая часть добычи шла Вахе, который перед каждым походом читал политинформацию, даже рядовой грабеж называя местью кафирам. В этот раз, открыв книгу, он прочитал из нее, что «элементарный поджог здания прокуратуры также незаметно приблизит нас к желаемой победе», и ушел в дом, где его ждала молодая жена и накрытый стол, а двенадцать его собранных в банду людей разбрелись по двору — готовиться не то к диверсионному выходу, не то к грабежам под Кизляром. Ваха никогда заранее не объявлял задачу. Как и у всех в Чечне, у него был бзик в отношении разведчиков ФСК и милиции. Они мерещились всюду. Чеченцам мало приходилось иметь дело с правдой. Однажды в подпитии Ваха признался, что победы чеченцев не было и не могло быть. «Все в нашу пользу решил генерал Лебедь, а точнее, те, кто за ним стоит», — рассказал он. Ваха когда-то учился в Саратовском университете и умел четко излагать мысли. В нем странным образом сочетались любовь к книгам и мастерство палача. В войну ликвидацию контрактников Ваха не доверял никому: сам резал им глотки, оставаясь в этот день радостно возбужденным, словно принял сильный наркотик. Ему казалось, что все восхищаются им. На самом деле вокруг Вахи существовало незримое отчуждение — некая алая линия, через которую люди, знающие его, старались не переступать.

Нестерпимо холодный, предвесенний Терек перешли в том месте, где воды было по пояс. Ислам, молодой, с фигурой борца, голубоглазый чеченец, проклиная все на свете, выдержал эту ледяную пытку, но потом стал отставать. Давала себя знать спина, надорванная в Грозном в августе девяносто шестого года.

Все в жизни Ислама оказалось не так, как мечталось, как обещали Дудаев, потом Яндарбиев, Масхадов, Басаев, Хаттаб. На чеченских кладбищах прибавлялось молодых могил, горько рыдали по ночам вдовы, ветшали дома. Богатели только те, кто сохранил или развил в себе уголовную суть. Нет, не волчью! Волки не копят богатств.

— Вы безжалостные волки! — внушал своим людям Ваха. Слыша это, Ислам, двадцатилетний деревенский парень, больше гордо не вскидывал голову. Этой весной, повинуясь инстинкту, он особенно много думал о том, что из года в год истончаются трудовые навыки его народа. Погибают сады и огороды, ремесла. «Где добыть столько рабов, чтобы отстроить разрушенное войной?» — раньше частенько и с горечью говорил он близкому другу, который теперь пыхтел впереди него с пулеметом.

Время от времени с дубовых веток слетало, начиная голосить, потревоженное заспанное воронье.

Бандгруппа шла к цели змейкой, ощетинившись стволами автоматов и пулеметов. Ислам, неся за спиной РПГ-7, стал совсем выдыхаться. И тут Ваха дал команду:

— Привал.

Сняв настывший гранатомет, Ислам привалился больной спиной к столетнему дубу, надсадно хватая ртом колкий морозный воздух.

Пройдя по цепи, Ваха остановился перед обессиленным Исламом и стал негромко ругать его:

— Ты должен быть впереди, а плетешься, как кляча. Мы во имя Аллаха идем на большое дело.

«Во имя твоих барышей», — сердито подумал Ислам, но ничего не ответил. Взбешенные, навыкате глаза Вахи не обещали ничего хорошего.

— Когда вернемся, ты сто раз прочитаешь книгу «Наша борьба»… Ты — гранатометчик — наша самая большая надежда. Ты должен быть лучше всех. Где твои силы, Ислам?

— Наверное, все потрачены на «Минутке», в августе 96-го, — горделиво, с металлом в голосе ответил Ислам.

Ваха примирительно улыбнулся, похлопал по стволу РПГ-7 и, мягко ступая, отошел поговорить с людьми, которые ждали его одобрительных слов.

Ваха был в омоновских берцах, новеньком зимнем американском камуфляже, подаренном Хаттабом, а Ислам в солдатских подвернутых кирзачах и рыжем с подпалинами полушубке, теперь распахнутом, чтобы остудить молодое, разгоряченное тело.

Небо над головами чеченцев начинало светлеть, а куда шли и зачем — оставалось тайной.

«Удаление от Терека больше десяти километров, — недовольно прикинул Ислам. — Как будем возвращаться обратно? Все ли переступят порог родного дома?»