Книга Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Быть по-вашему, – задумчиво произнес Кеймир Кер. – Чур, без обиды… Такого, как первый мальчик, если можете, матери, не рожайте. Их бьешь по одной щеке – они улыбаются, подставляют другую… Они вырастают без совести и чести. Такие могут стать предателями… От ревуна тоже не ахти какая польза народу, но с хорошими людьми оботрется… В крепких руках может стать человеком. – Старый мудрец тепло взглянул на третьего мальчика и добавил: – Этот вырастет настоящим джигитом! Он знает, что такое гордость и честь воина… Видите, он все еще не успокоился, не может простить обидчику. Такие люди верно служат народу, они всю жизнь шагают по прямой дороге. Рожайте таких детей.
Из рассказов аксакала Сахатдурды-ага, что живет в Мургабском оазисе
Провал и гибель Аманли Белета были тяжелым ударом для туркменских чекистов. Огромную работу вел в стане врага Аманли. Имея верных людей в лагере басмачей, разведчик добывал важные сведения о передвижении отрядов Джунаид-хана, своевременно информировал чекистов о замыслах басмачей. За провалом Аманли последовало несколько серьезных неудач… Из Каракумов пришла еще одна черная весть: напав на след сотни Хырслана, пустившись за ней в погоню, оказалась в ловушке группа командира эскадрона Тагана… Эскадрон преследовал джунаидовского юзбаша, на подступах к дальнему колодцу Орта завязался бой. Но, видимо, кто-то наводил басмачей на красных конников, они ловко заманили Тагана в западню, в которой он и погиб… Знали басмачи, что Таган со своим эскадроном ищет дочь Джемал, которая была похищена Хырсланом, знали, что Таган очень горевал по Аманли Белету и хотел отыскать его сына Черкеза, оказавшегося в рядах басмачей. Заметив издали в конном ряду басмачей юношу на жеребце, лихо скачущего к колодцу, Таган не мог не кинуться следом за сыном чекиста… Хотелось захватить парня живым… Использовав риск командира эскадрона, зная о намерениях его, басмачи во главе с Хырсланом сумели смертельно ранить Тагана…
Не ведал, конечно, Таган, что в это время дочь его Джемал сидела в юрте, поставленной Хырсланом в глухом урочище Орта, не мог он догадаться повести туда свой эскадрон. Джемал жила в байском доме, как в золотой клетке, ее не радовали ни золотые браслеты, ни рубиновые серьги, ни дорогие наряды, подаренные Хырсланом перед свадьбой. На подарках его виделись ей капли людской крови.
Ашир узнал о гибели отца в Ашхабаде. Он разыскал Ивана Касьянова, который не сразу признал в рослом широкоплечем юноше давнего конгурского забияку в разодранной рубашке, с расцарапанными руками и лицом, с упрямыми глазенками, затаившими немальчишечью обиду. Теперь перед Касьяновым стоял угловатый крепкий парень, он смущенно представился чекисту, переминаясь с ноги на ногу, иногда откидывал пальцами чуть вьющиеся волосы, то и дело ниспадавшие на задумчивые глаза. Широколобый, бровастый, с едва заметной дужкой усов над верхней губой, светлокожий – как говорят туркмены, цвета пшеницы. Ничего броского, но от всей его фигуры веяло здоровьем, молодостью, спокойствием.
«Смотри, какой вымахал, – невольно залюбовался им Касьянов. – Выдержанный… Отцовская жилка. Тот в душе слезой изойдет, а вида не подаст… И сын такой же. Другой на его месте разнюнился бы…»
От проницательного взгляда чекиста не ускользнула глубоко запрятанная печаль в красивых, слегка раскосых глазах Ашира. Его широкие ноздри, выдавая внутреннее волнение, чуть вздрагивали.
Касьянов поднялся навстречу Аширу, крепко обнял, похлопал его по спине, понимая, как лишни в таких случаях слова.
– Через неделю я кончаю учебу, – Ашир заговорил первым, боясь, что не успеет сказать всего. – Отец очень хотел, чтобы я выучился. Он еще наказывал отомстить за сестру Джемал, отыскать ее, живую или мертвую… Ее плен – наш позор. Он сам хотел найти Джемал… Не успел. Я прошу послать меня в пески.
– В городе нам тоже люди нужны. Может, подучишься малость?!
– Стрелять я не разучился, Иван Васильевич. Шашкой владею, с коня не свалюсь… В эскадрон отца хочу… Сначала Джемал потеряли, теперь – отца. Не слишком ли много? За отца и сестру хочу мстить!
Касьянов не возражал. Но все-таки предложил Аширу сперва закончить учебу, крепко подумать об избираемом пути, а потом уже подойти к нему. Ашир вернулся в студию, чтобы вскоре еще раз встретиться с Касьяновым.
Отец Ашира, когда на спаленные джунаидовской бандой пепелища аула пришли красные конники, многое передумал. Уйдя вместе с отрядом Ивана Касьянова из аула, Таган понял, в какую пропасть ведет Джунаид-хан туркмен, и всем сердцем принял большевистскую правду, взял в руки винтовку, чтобы в отряде матроса Касьянова сражаться за советскую власть. Он, безграмотный человек, слепой исполнитель ханской воли, один из бывших его бесстрашных джигитов, умудренный горькой жизнью, познавший цену несправедливости, лжи и чести, решил твердо: сын должен учиться любой ценой. И не будет он, как отец, блукать по бездорожью. Кто без знания, тот без глаз.
Таган отдал Ашира в новую школу, открытую в соседнем селе Дузлы-Кала, а сам снова подался в пески, на бой с недобитыми бандами Джунаид-хана. Окончив школу, Ашир поехал в Ашхабад, поступил в театральную студию – он хотел учиться, хотел исполнить отцовскую волю. Он чувствовал в себе призвание, талант артиста. Еще в Дузлы-Кала он смешил ребят тем, что мог на глазах преобразиться – и голосом, и обличьем – в аульного бая, в его сварливую старшую жену. Ашир мастерски подражал школьному учителю, любому, стоило с кем хоть раз увидеться, поговорить. Привередничать с выбором института не приходилось: в Туркмении вузы и техникумы открылись только в начале тридцатых годов. Хотел было Ашир в Ташкент податься или еще подальше – в Москву, да отец воспротивился: «Я дома гость, и ты уедешь… Кто с матерью и сестрой останется? Ашхабад же рядом, в выходные, на каникулы наведаешься, и то матери подмога…»
Пять лет только прошло, как отгремела боями Гражданская война. Советская власть хотя и отдала беднякам земли ярых контрреволюционеров – ханов, крупных баев, царских и эмирских чиновников, но в аулах еще хозяйничала феодально-байская верхушка, владевшая, как и прежде, землей и водой, державшая в страхе забитую часть дайхан. Все дела вершили родовые вожди и муллы. А они что хотели, то и воротили. Незыблемыми, как кряжи Копетдага, считались кабальный санашык – дореволюционная общинная система землепользования, дающая право на землю и воду только женатому мужчине. А жениться в то время было непросто. За невесту требовали огромный калым – выкуп. Где бедняку или дайханину столько уплатить? Были неприкосновенны пока и мульк – собственность бая или хана, и вакыф – земли, принадлежащие мечети, духовенству. Вчерашние бедняки, батраки, дайхане, еще не вырвавшиеся из байской кабалы, в силу неразвитого классового сознания не понимали, что в их воле, только им подвластно сломать извечные оковы средневековых обычаев и традиций, отнять землю и воду у «своих» ханов и баев.
– А вот в России, на Украине совсем иначе, – рассказывали студийцам на политических занятиях. – Там еще летом восемнадцатого года деревенская беднота под руководством городского пролетариата повела бой против кулачества, отобрала у него земли. Этого про туркменский аул не скажешь. Рабочего-то класса у нас раз-два и обчелся, да и тот неопытный. Как же обессилить бая?