Книга Героин - Томаш Пьонтек

Клево было бы, если бы Роберт как-нибудь обкурился. Это, должно быть, неповторимое ощущение — быть обкуренным Робертом. Он бы все это переживал намного сильнее и сознательнее, потому что не засыпал бы так часто. Роберт — это более сильный организма.

Я иду в сортир. Даже когда я один дома, то охотнее всего закрываюсь в сортире, так как именно там чувствую себя наиболее одиноким. Только в сортире ты на самом деле принадлежишь самому себе, как в космосе. Я выкуриваю половину четвертинки коричневого порошка, поскольку хочу побыть в этой действительности подольше. Я засыпаю там и вижу что-то похожее на ксендза, но какого-то незаконченного. Сам ксендз — в полном порядке, но самое лучшее в нем — его незаконченность. Чем его меньше, тем лучше.

Я беру с собой немного дряни и отправляюсь в микрорайон одиноких матерей, В березовый микрорайон, где живут лишь одинокие матери и их взрослеющие дети. Я опять хочу увидеть Христиана, пока в нем еще сохранилось что-то теплое и мягкое. Я его обязательно должен увидеть во время разговора с какой-нибудь девушкой.

После получасовой автобусной качки я попадаю в березовый микрорайон, И сразу же натыкаюсь на Христиана, выходящего из подъезда. Я прошу у него прощения, и от этого у него разглаживается лицо. Но это не признак чувствительности. Он наверняка успокоился, потому что решил, что я его боюсь. Одного извинения слишком мало, чтобы извлечь из Христиана нечто мягкое и приятное. Он видит, что я обкуренный, и спрашивает, есть ли у меня товар. Но я ему его не дам. Обкур с Христианом был бы чем-то таким необыкновенно теплым, сладким и мягким, что от одной этой мысли я некоторое время не могу пошевелиться. Но пока в нем есть что-то приятное и мягкое — даже на трезвяк, — он не должен курить. Я ему не дам пыхнуть, и это хорошо. Возможно, ему очень хочется, возможно, мне даже придется сделать вид, что меня не существует, если он опять меня ударит. Но это ему не поможет. Когда я это осознаю, меня охватывает очередная лавина тепла. Прекрасно, когда ты настолько счастлив и спокоен, что даже не чувствуешь возбуждения перед приближающейся волной блаженства, которая и без того приближается.

Наконец, я просыпаюсь и точно припоминаю, что я делаю хорошего. Я спасаю Христиана. А когда мы начинаем болтать, оказывается, что он не курит, потому что сам барыжничает. Собственно, именно на этом держится его авторитет среди пацанов. Среди пацанов, потому что с девчонками он все-таки имеет дело лишь поверхностно, как и все здешние пацаны. По микрорайону гуляют смешанные группы, но пацаны разговаривают между собой, а девчонки — между собой. Возможно, ревнивые матери приложились к этому. Ведь они на все способны.

В группе Христиана тусуется пацан с длинными светлыми волосами и большим носом. Они его, конечно же, обзывают Слоном, Они рассказали мне, что он постоянно ходит сонный, потому что мать-фармацевт добавляет в его еду снотворное. Она спокойна только тогда, когда он спит. Она знает, что только в этом случае он ни себе, ни кому-то другому не причинит никакого вреда.

Ясное дело, она пичкает его снотворным только потому, что у Слона нет никакого другого источника питания, так как он нигде не работает. Хоть и трудно сказать, что в этом случае следствие, а что причина.

Я узнал, что Слон уже выработал какой-то иммунитет к этому снотворному и около полудня вылезает из квартиры во двор. Но он такой же ослабленный и не может пить алкоголь, потому что сразу же засыпает.

И тогда Христиан спасает его амфетаминами, которые достаются ему в кредит, то есть на шару. Я — принципиальный противник амфетаминов. Амфетамины — это блядство. Это блядство, которое возбуждает, но совершенно никому не приносит удовлетворения. Хотя в этом случае они спасают, сбивая сонливость Слона.

Я просыпаюсь утром слегка обкуренный и вспоминаю, что произошло. Прежде всего, я сблевал, даже по трезвяку. Когда-то организм был посильнее.

На трезвяке прошла вся среда. Я гулял с Христианом и пацанами до самого вечера, а вечером мы услышали шум, исходящий из окрестностей близлежащей мусорки. Крики и характерный отзвук, будто бы кто-то царапал по металлу. Вокруг мусорки в форме беседки из металлической сетки бегала одна из мамаш. Она держала в руке кухонный нож для резки хлеба. А другая мамаша от нее убегала. Они обзывали друг друга. Поскольку у мусорки было два выхода — один с левой стороны, а другой с правой, — убегающая мамаша могла время от времени в нее забегать, не боясь попасться в западню. Догоняющая мамаша не всегда забегала за ней внутрь, иногда колебалась, какой бы выход ей выбрать. Тогда обе женщины останавливались, дышали и смотрели друг на друга сквозь сетку, а догоняющая вонзала нож в металлические петли сетки. Она пыталась напугать убегающую.

Возле мусорки стояла пара пацанов, которые следили за всем этим. Христиан спросил у них, что случилось. Оказалось, что один дал немного амфы другому, который находился на принудительном домашнем лечении. Однако мать лечившегося предъявила претензии не к давшему, а к его матери. Возгласы типа «ты как его воспитала, блядище» были повторяющимся сэмплом этой погони. Я смотрел на Христиана и наблюдал за тем, как он отреагирует на такое. Я и не думал, что уже на следующий день я узнаю.

Четверг тоже оказался трезвым. Я увидел мать Христиана. Она была совсем никакая, насколько я мог заметить, так как стоял немного поодаль. Ей было где-то около пятидесяти и у нее были крашенные в коричневый цвет волосы. Она отдавала сыну сетку с покупками. Он должен был отнести ее домой. Они стояли недалеко от павильона, в котором были магазины и мастерские бытового обслуживания.

Из аптеки выбежала одетая в белое женщина с прямыми волосами. Она была еще даже очень ничего. Она подбежала к матери Христиана и ударила ее в лицо так сильно, что даже я, стоящий довольно далеко, подпрыгнул. Разбились очки.

Атакующая мамаша кричала что-то о тюрьме и зоне. Мать Христиана не реагировала.

Плача, она пошла домой. Христиан побежал за ней, пытаясь поймать ее за руку, но она не реагировала.

Я помню, что я тогда подумал. Я подумал, что уже знаю, как думают матери. Они верят, что за то, что делает их сын, не несет ответственности ни он сам, ни даже его друзья, которые его испортили. Ответственны матери друзей, плохо их воспитавшие. В связи с этим, похоже, сложилась такая ситуация: матери не наказывают сыновей, а устраивают дикие скандалы другим матерям, А сыновья, скорее всего, никогда не вмешиваются в то, что делают их матери, и не пытаются их сдерживать.

Потом был вечер, и я сидел возле Христиана. Он молчал, а я боялся открыть рот. Женщина, которая напала на его мать, была матерью Слона, и Слон сидел сейчас с нами. Он смотрел на Христиана извиняющимися, припухшими глазами. Возможно, он рассчитывал на какой-то знак, который бы свидетельствовал о том, что Христиан не обижается на него. А может, и сочувствует ему.

Потом появилась мама Слона, и Христиан словно замерз. То есть совершенно перестал двигаться и побелел. Совсем побелел, да так, что аж светился в темноте, как фонарь.

Она, абсолютно уверенная в собственной неприкосновенности, прошла между нами и поймала Слона за руку. Она дернула его и потянула за собой. Волоча его, она попыталась пройти мимо Христиана.