Книга Низость - Хелен Уолш

— Все, что пожелаешь, дитенок.

Он кивком отправляет официантку за заказом и закуривает сигарету.

— Черта с два просечешь, что она студентка, а?

— Вот почему ты называешь ее «любовь», ветреный ты наш?

— Не ее! Тебя!

— Не гони! — фыркаю я. — Должен знать, что у меня аллергия на дешевое шампанское, Лайам. Обжигает мой царственный пищевод, и он аж краснеет.

— Ну ты, леди Пенелопа! Что значит — дешевое? Это ж ниибацца «Most», а что по твоему?

— Останусь при прежнем мнении, дорогуша.

— Пиздатое бухло, хорош!

— Ну да, только не совсем «Кристалл», разве не так? Лайам скалится и делает вид, что дает мне пощечину.

Круглоголовый нехорошо косится на меня, отчего меня передергивает.

Мне нравится Лайам. Сложно поверить, что он брат Сину. И даже не в плане телосложения — Лайам наполовину цветной, низкий и коренастый, Син — белый, высокий и стройный — но еще и в плане того, какие они люди.

Лайам — джентльмен и, по-своему, не лишен моральных принципов. Он отличный отец маленькому Тони, и редко можно наблюдать, чтобы он рисовался своими деньгами или властью. На самом деле, большинство людей не имеют даже представления о том, какой из себя Лайам Финн. Просто имя, имеющее собственную мифологию, глубоко укорененное в местный фольклор, наряду с Кевином Киганом и Полом Маккартни. Син, напротив, представляет собой создавшую самого себя скауз-звезду местного розлива, каковая посещает больше церемоний открытия баров/клубов/ресторанов, чем Тара Палмер на хуй Томкинсон. И не складывается впечатления, что его образ жизни есть нечто заработанное собственными стараниями и талантами. Это было дано ему. Когда Лайам отправился на пятилетнюю отсидку, доверить присмотр за своим бизнесом он мог одному Сину — впечатляющий набор соляриев, кафе и сдаваемой в аренду недвижимости — теплое и денежное местечко для восемнадцатилетнего мальчика.

У бедняги Лайама не было выбора. Его подельники сели вместе с ним, а у него оставались жена и ребенок, которых надо было кормить. Возможно Син поддержал функционирование всей империи, но его шустрые выходки нанесли оной неизмеримый ущерб. Фамильное имя, некогда уважавшееся в блатном мире нашего города, сегодня стало не более, чем карикатурой типа «Как быть гангстером» — и Лайам хорошо знает это.

Стероидный мудозвон подзывает двух шлюховатых блондинок и предлагает им стакан шампанского. У обеих одинаковые помятые смуглые сиськи и кисти рук, про которые кажется, что в фастфуд-магазине их макали в глубокую сковородку. Они патетично польщены, что их пригласили за столик. Брось, они же страхолюдные. Кожа вокруг глаз потрескавшаяся, истонченная и измазана дешевой синей тушью. Когда до этого я вошла в бар в промокших джинсах и с грязным лицом, они взглянули на меня, как на бомжиху.

Теперь я сижу здесь, в качестве гостьи Лайама, и они сверкают белозубыми улыбками и фразочками: «Ну не симпатяшка ли. Девушка, а вы случаем не модель — вы такая хорошенькая, елки!» Блядешки.

Мое сознание слоняется по улицам Ливерпуля 8. Костлявые проститутки с нечистой кожей, девочки, воняющие дешевыми духами, резиной и улицей. Ничего не могу с собой поделать. Одна мысль включает у меня глубоко в паху нечто такое, что должно потрясти меня — встревожить, по меньшей мере, что я так жажду этой порочной радости. Но вместо этого я ощущаю себя живой — пьяной, бесстрашной и волшебно, страстно живой. Я обдумываю, какого рода девки сегодня вечером рискнут бросить вызов погоде. Крэковые, старухи с раком груди, девочки жестоких сутенеров и прочие ночные пресмыкающиеся, ведомые полным отчаянием. Отчаявшиеся настолько, что выебут меня, а вдруг?

Я говорю «до свидания», дарю Лайаму двусмысленный поцелуй в губы и высовываю кончик языка стероиду. Решаю прогуляться, но некий врожденный инстинкт самосохранения останавливает меня, побуждая передумать.

На Болд-стрит я снимаю 80 фунтов в банкомате и резво топаю в направлении Хоуп-стрит. В небе вспыхивают молнии, холод хлещет меня словно кнутом. Я натягиваю куртку на голову, но ветер лишь сильнее задувает в открывшуюся скважину, обнажившую живот. Клубок неба разматывается, и ветер жалит еще больнее.

Мимо меня мигают такси, в запотевшие окна вжались пьяные физиономии. Дворники бешено мотаются по ветровому стеклу, свет фар пробивается сквозь дождевую завесу и бьет вдоль всей Лис-стрит, человеческие силуэты, втянув голову, то ныряют в бары, то выныривают оттуда. Жуткая ночь для всех, кого она застала на улице. На Хоуп-стрит никого не будет.

Когда я добредаю дотуда, моя одежда промокла насквозь, уши горят от ветра. Горячее желание снять дешевую девочку стекает в беснующуюся канаву, неистово пузырящуюся пеной кофейного оттенка. Я кляну себя за то, что я такая, за то, что неспособна просто взять и скинуть это. Забыть. Другие это умеют.

Я подхожу к ближайшей автобусной остановке на Кэтрин-стрит, но замечаю еще один под навесом, чуть подальше. Я мчусь туда, перепрыгивая и огибая огромные зияющие лужи. Внутри притулился сомалийский дедушка с вытянутым, по-кладбищенски унылым лицом. Он погружен в свои раздумья, но вид у него незлой и довольный. Я шарю в куртке, и мой дух вздымает ввысь, когда я обнаруживаю, что у меня еще есть курить. Съежившись от ветра, я прикуриваю и вдруг вижу призрачный силуэт, запрыгивающий в серебристый «Мерседес» в самом начале Каннинг-стрит. Внутри вспыхивает зависть, но она быстро душится и сменяется ощущением собственного идиотизма. С моей стороны абсурдно ревновать к нему! Расползшийся жирный офисный хрен, хуе-мое — чей-то муженек! И он снимает блядь, козел. Покупает себе крэковую девочку. Большое достижение? Нисколько. И все же, как мужик, и мужик с машиной, он наделен такими преимуществами, о которых мне можно только мечтать. Пусть даже он обрюзгший и жалкий, а она — опустившийся ниже некуда, гадостный призрак, я хотела бы быть на его месте.

Дождь чуть стихает, но ветер воет и стонет вокруг навеса, швыряя на дорогу мусор. Машины вихляют туда-сюда, какая-то женщина громко бибикает, когда пустая жестянка шибанула ее ветровое стекло. Я спрашиваю у дедушки, во сколько пойдет следующий автобус, а он пожимает плечами, поднимает руку, чтобы взглянуть на часы, и опять пожимает плечами. Кисть у него толстая и узловатая, будто виноградная лоза. Он сутулится снова и напускает на себя выражение безнадеги. Его глаза кажутся пугающе большими на его старом лице. Пытаюсь улыбнуться ему, но он вновь заперся в каморке своих размышлений. Я достаю последнюю, измусоленную сигарету и пальцами выравниваю ее. Когда я чиркаю спичкой, мне в глаза бросается неожиданное движение. Через дорогу напротив какая-то женщина раздвигает шторы и замирает у окна. Сверху на нее обрушивается свет электрической лампочки без абажура. Я сужаю глаза и щурюсь сквозь жалюзи дождя. На ней неглиже — с расстояния она смотрится опрятной, подтянутой и ухоженной. Слишком опрятная для дешевой девочки. Она откидывает с лица волосы, складывает руки на груди и чуть выдвигает вперед бедра.

Я смотрю на нее все дольше и дольше, и невезучесть этой ночи лопается. Никаких сомнений — девушка в теме. Я до сих пор нахожусь в дальнем районе красных фонарей, но женщины в окне? Здесь такое не заведено. Я знаю, тут промышляют девочки, кто водит клиентов к себе домой — несколько раз я наблюдала это своими собственными влюбленными и завистливыми глазами — но ловят они их по улицам. Это просто наглость. Так не бывает. Выбрось из головы.