Книга Две сорванные башни - Дмитрий Пучков

Искоса поглядывавший за хмырем Сеня каждый раз криво улыбался, когда Шмыгу настигала очередная неудача. Вот и на этот раз любитель горной рыбалки, неуклюже подцепивший таки скользкими пальцами особо глупую рыбешку, шумно навернулся на скользком камне и плюхнулся в горный поток, который поволок его по камням за улепетывающей со всех ласт добычей.

Сеня не удержался от ехидного комментария:

– Эй, юниор! Резче гребок, шире амплитуда!

Прилетевшая откуда-то сзади плюха чуть было не опрокинула «комментатора» в воду:

– Че ты его прикалываешь? – Лицо Федора, взявшегося рукоприкладствовать, выглядело зловеще: правый глаз карапуза подергивался.

Схватившись за затылок, Сеня на всякий случай поинтересовался, в чем дело:

– В смысле?

Федор приблизил свое лицо так, что лбы их встретились, и, скорчив грозную физиономию, прошипел:

– Мы же одна команда, и все такое.

Сеня, опешивший от такого поворота событий, хватал воздух ртом и не находил нужных слов:

– Федор, ты че, не видишь? Казачок-то засланный. Эта редиска на первом же скачке расколется!

Не проникнувшись высказанными на полном серьезе подозрениями, приятель только презрительно фыркнул и, отстранив Сеню со своего пути, сделал несколько шагов вперед. Сложив руки на груди, он уставился на скачущего по воде проводника:

– Да просто он родился на улице Ленина, и его зарубает время от времени. В клинику его надо, Сеня.

Сеня совершенно потерял нить рассуждений своего приятеля:

– Зачем?

Федор смотрел на Шмыгу глазами, переполненными состраданием, так, словно нашел родственную душу. Увлекшись наблюдением, он сперва не расслышал вопроса, впрочем, спохватившись, все же ответил:

– Галоперидолом подколоть.

И тут Сеня, не слишком хорошо разбиравшийся в фармакологии, решил поддержать идею своего босса, но только так, как понял ее сам:

– Усыпить его надо, однозначно.

Взвившегося от таких слов Федора было не узнать: он подлетел к своему приятелю и принялся трясти его за грудки, брызжа слюной:

– Тебя, толстомордый, не спросили. Понял? Сеня молча разжал руки, вцепившиеся ему в куртку, обошел застывшего в приступе ярости друга и, ни слова не говоря, побрел по воде.

Спохватившийся Федор опустил глаза и тихо пробормотал в спину уходящему:

– Прости, Сеня… вот такое я дерьмо.

Тот уже отошел на достаточно безопасное расстояние, а потому нашел в себе смелости развернуться и выпалить:

– Да я знаю. Я давно… еще в школе хотел тебе харю разбить. Только повода хорошего не было. А я знаю, почему ты такой. Это потому, что тебя в пионэры не приняли. Всех приняли…

Не дав Сене закончить мысль, Федор снова зашелся в истерике:

– Да на фиг мне твои пионэры сплющились, – он по-заподлянски шибанул по воде ногой, окатив опального приятеля с ног до головы, и, пока тот приходил в себя, подскочил к мокрому карапузу и принялся вопить в лицо:

– Я – начальник! Захочу – сразу в партию вступлю, ПОНЯЛ?

Не найдя больше нужных слов, он отпихнул своего оппонента и почапал по воде вслед за Шмыгой.

Сеня отер лицо и негромко высказался вслед уходящему:

– Вечно ты во что-то вступаешь… То в дерьмо, то в партию.

Федор не удостоил своего приятеля ответом и больше с ним не разговаривал до самого вечера.

Даже укладываясь на ночлег, он демонстративно не пожелал другу спокойной ночи – впрочем, это не помешало Сене заснуть. Федор же поворочался с полчасика и тоже захрапел, сжимая в руке кольцо, свисавшее на длинной цепочке из-под его рубахи.

Вот кому сегодня было совершенно не до сна – так это Шмыге. Несмотря на недоверчивые взгляды Сени, он отпросился-таки у Федора «помыть ноги перед сном» и надолго задержался в прибрежных камышах.

Периодически до дремлющих карапузов доносились обрывки непонятных фраз, но в силу врожденной беспечности никто из них даже ухом своим волосатым не повел. А между тем присмотреться к своему проводнику, который вечно впадал в депрессию, стоило только лунному свету пролиться на его плешь, явно стоило.

Этой ночью Шмыга… ругался со своим отражением, матерясь и отчаянно брызгая водой себе на рожу и прибрежные камни. Отражение вполне живенько огрызалось и вообще, судя по всему, доминировало в беседе с мягкотелым упырем:

– Абыр-абыр-абырвалг. Абыр-абыр-абыр-орбакайте. Еще парочку. Еще парочку. В очередь, сукины дети. Здравствуйте, мама, это я.

Шмыга покачал головой, склонившись к воде:

– Нееет, мама – это я.

Отражение чуть не отхватило ему кончик носа:

– Вы, москали поганые, все наше сало зъилы. А что не зъилы – то понадкусили.

Голый, он же Шмыга, полоснул рукой по воде:

– А вы у нас Крым оттяпали! Что-то слегка куснуло его за руку:

– А вы нас хохлами обзываете.

Бедолага захлопал веками, пытаясь найти какие-нибудь аргументы:

– А вы нас – кацапами.

Отражение в ответ только противно захихикало:

– А как вы пиво называете?

– Как? – удивился неожиданному вопросу Голый.

– Пи-и-иво, – осклабилась галлюцинация.

– А че не так? В чем проблема-то? Это ж пиво, – продолжил «дывицця» проводник-шизофреник.

Собеседник Голого аж позеленел от злости:

– Поубывав бы гадов! А знаешь… знаешь, кто лучше всех в футбол играет? После Бразилии, конечно.

Голый широко улыбнулся – на этот вопрос ему не требовалась даже подсказка зала:

– «Зенит Изенгард»!

Галлюцинация аж поперхнулась от негодования:

– Шо, шо ты казав?

Голый, он же Шмыга, сплюнул на отражение:

– Я сказал, что наш «Зенит»… ваше «Динамо» всегда делал!

Свирепеющий на глазах водяной заорал:

– Шо?

Голый на всякий случай предложил дополнительный вариант:

– Ну, может, «Спартак Гондурас»? Если бы вы нам еще казачков не заслали – Онопку с Ковтуном, мы бы давно чемпионами мира стали.

Кажется, Голый брал верх в споре – во всяком случае, тот, что в воде, бился в приступе великодержавной истерии:

– Убью.

А Голый тем временем уже просто издевался:

– Неужели «Спортивный клуб армии»?

– Покалечу! – истерила галлюцинация.