Книга Дурак - Кристофер Мур

Харчок же был не так ветрен — его выводили из замка на веревке, он все время останавливался и оглядывался, пока латник, к которому его привязали, не дергал за другой конец. Видеть такого поношенья своего подручного я не мог и на стену не вышел. А добрел до ложа и лег, прижавшись лбом к холодному камню. Лежал и слушал, как по мосту подо мной топочет остальная знать со свитами. К бесам Лира, к бесам знать, к бесам окаянную Белую башню. Ничего любимого у меня больше не осталось — или скоро не останется, а будет лишь то, что помещается в котомку и вешается на крюк. Кукан пялился на меня сверху, издевательски щерился кукольным ртом.

Вдруг — стучат. Словно выбираясь из могилы, я добрел до двери. За нею стояла она — свежая и красивая, в руках корзинка.

— Фиона!

— Кейт, — ответила Фиона.

— Знамо дело, упрямство тебе к лицу даже при свете дня.

— Кутырь шлет тебе соболезнования насчет Едока и Харчка и вот просила передать сладких пирожков с молоком, чтоб утешился, только говорит, напомни ему, пусть не вздумает сам из замка уезжать, не попрощавшись, а еще — что ты хам, дурак лоскутный и пестрый негодяй[59].

— Ах, милая Кутырь, плод плотского соитья людоеда и воплощенной доброты.

— А я и сама с утешеньем — могу закончить то, что ночью начала. Пискля велела у тебя спросить про человечка в челноке.

— Фу ты ну ты, Фи, какие мы вдруг шалабайки, а?

— Друидки, красавчик. Не забывай: что ни осень, мы целку жжем, лишняя осторожность не повредит.

— Ну тогда ладно, но я тут позабыт-позаброшен и мне, скорее всего, не понравится.

— Тогда страдать мы станем вместе. Вперед! Долой одежку, шут!

И что во мне только будит в женщинах тиранов, интересно?

«Наутро» растянулось на неделю — все готовились к отъезду из Белой башни. Еще когда Лир объявил, что сопровождать его будет сотня рыцарей, было ясно, что сто человек не смогут просто так сесть на коней и выехать на заре из ворот замка. Каждый рыцарь — безземельный второй-третий сын дворянина — берет с собой по меньшей мере одного оруженосца, одного пажа, обычно кого-нибудь ухаживать за лошадьми, иногда латника. У каждого минимум по одному боевому коню — это довольно массивное бронеживотное, — а также пара-тройка лошадей для перевозки лат, оружия и припасов. Олбани — в трех неделях пути к северу, под Абердином; ехать престарелый король будет медленно, многие пойдут в пешем строю, поэтому провианта нам понадобится воз и маленькая тележка. К концу недели отряд наш числил больше пяти сотен мужей и юношей, почти столько же лошадей. Нам потребуется повозка монет — всем платить, раз уж Лир не обязал Олбани и Корнуолла содержать его рыцарей.

Я поглядел, как Лир во главе колонны выезжает из ворот, а потом спустился сам и влез на свою клячу — коротконогую, с провислой спиной. Ее звали Роза. «Грязь нипочем наряду моего черного дурака — коль острый его ум в ней не утонет», — рек Лир, вручая мне кобылку. Но я не владел этим подарком — лошадь, разумеется, принадлежала королю. А теперь, видимо, — его дочерям.

Я пристроился в хвост колонны, вслед за Егерем. Его сопровождала свита гончих и борзых, а также телега с клеткой. В ней держали восемь королевских соколов.

— Еще до Лидса начнем деревни грабить, — заметил Егерь, крепкий мужчина в коже, разменявший тридцатую зиму. — Всю эту братию мне не прокормить, а их запасов и на неделю не хватит.

— Кричи караул, Егерь, коли угодно, но давать им веселие духа на пустое брюхо — мне.

— И тут я тебе не завидую, шут. Ты поэтому тут едешь, вонь подсрачную ловишь с нами, а не при короле?

— Сочиняю черновик похабной песенки к ужину, мой добрый Егерь. Тут лязг лат в уши не лезет.

Хорошо б рассказать Егерю, что не шутовские обязанности меня гнетут, а злость к сбрендившему королю, который услал мою принцессу в изгнание. Но я, кроме того, хотел поразмыслить над пророчествами призрака. Про «трех дочерей» и «король будет дурак» все исполнилось — ну или, по крайней мере, исполнялось. Стало быть, призрак-девица предсказала «смертельное оскорбленье» «трем дочерям», невзирая на то, что не все дочери сочли его оскорблением — стоит Лиру прибыть в Олбани со своей буйной свитой, и оно не заставит себя ждать. Но вот это что такое: «Насмешка подлая второго чада отравит ясный взор облыжным ядом»?

Это он вторую дочь так помянул? Регану? Какая разница, если ее ложь затуманит взор Лира? Король и так почти ослеп, все глаза катарактой затянуло, — я уже привык пантомимы свои сопровождать словесными описаниями по ходу, чтобы король не пропустил соль шутки. А без власти — каким таким еще узам рассекаться? Что теперь имеет значение — война двух герцогов? Ко мне-то какое касательство, что мне проку?

Но с чего тогда призраку являться малосущественному и никчемному шуту? Я так задумался, что отстал от колонны, а когда остановился отлить, на меня напал разбойник.

Выпрыгнул он из-за упавшего дерева — не бандит с большой дороги, а целый медведь: борода вся свалялась, в ней куски еды и колючки, из-под широкополой черной шляпы торчат седые космы. Я, видать, вскрикнул от удивления, и на менее образованный слух крик мой, наверное, показался взвизгом маленькой девочки, но будьте надежны — мой вопль был до крайности мужествен и скорее служил предостереженью нападающего, ибо я тотчас выхватил кинжал из чехла на копчике и отправил его в цель. Жалкую жизнь Прокруста спас лишь мой легкий просчет в оценке дистанции, и рукоять моего метательного кинжала с тупым стуком отскочила от его башки под шляпой.

— Ай! Ебтить, дурак! Что с тобой такое?

— Не горячись, холоп! — молвил я. — У меня еще два клинка наготове, и вот их я отправлю острым концом вперед. Милосердия во мне сильно поубавилось, а раздражение усугубляется тем, что я несколько обмочил себе башмаки. — Мне показалось, угроза вполне годная.

— Ножи оставь при себе, Карман. Я не желал тебе вреда, — донеслось из-под шляпы. И затем: — Y Ddraig Goch ddyry gychwyn[60].

Я уже занес руку, чтобы отправить второй кинжал в самое сердце негодяя.

— Ты можешь ведать мое имя, но даже если будешь полоскать себе горло кошачьей отрыжкой, как сейчас, тебя это не спасет. Я тебя свалю.

— Ydych chi’n cymryd cerdynnau credid?[61]— рек разбойник, вне сомнения, пытаясь еще больше напугать меня. Согласные выскакивали из его уст, как анальные бусины из адского дристалища.