Книга Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - Янис Кууне

– Ты чего? – спросил Волькша.

– А ничего! – ответил гроза всего Приладожского молодняка: – Найду – убью!

«Ой, сдается мне, – не убьешь», – едва не ляпнул Волькша, но сообразил, что гнев Олькши может перекинуться на него, и промолчал.

Белая Смерть

Дальше к барсучьему городу парни топали молча.

Побелевшее небо затрусило колючей крупкой. И вскоре поземка превратилась в снегопад. Ветер усилился. Не успели венеды опомниться, как разгулялась метель. Не шуточная. Колядная. С посвистом.

– Вот ведь, перркеле, – бубнил Олькша, закрывая от бурана лицо. – Накаркала, ведьма олонецкая.

– Накаркала? А может, упредила нас, обучей сыромятных? – возразил Волькша. Чем дольше он об этом размышлял, тем больше убеждался в том, что в тот день они встретили на опушке леса ни кого-нибудь, а Девану, деву-охотницу.

Метель рассвирепела так, что едва не сбивала парней с ног. О том, чтобы раскапывать барсучью нору в такую пургу, не могло быть и речи. Пришлось укрыться в крошечной охотничьей землянке, чуть больше медвежьей берлоги. Слава Велесу, что предыдущим летом Година показал ее Волькше, а тот запомнил и сумел найти к ней дорогу сквозь бурю.

Тепло от согревающей мази уже иссякло, и парни начали замерзать. Благо по охотничьему неписаному закону тот, кто был в зимовье до них, оставил там все, чтобы развести огонь и перекусить. Вяленая лосятина затвердела как сосулька, но ее все равно можно было угрызть.

Когда едкий дым, наполнявший зимовье покуда дрова как следует не разгорелись, начал послушно уходить сквозь отдушину в крыше, ребята нашли в дальнем углу горшок с каким-то жиром. Гусиным и очень старым. Конечно, не змеиное снадобье Лады-волховы, но все же было чем поутру намазаться от лютого холода.

Вечер прошел в молчании. Олькша даже ни разу не нагрубил Волкану. Рыжий Лют смотрел куда-то сквозь стены землянки и хлопал белесыми ресницами. По всему было видно, что его разум тонул в омуте мыслей. Волькша попытался рассказать «лесные байки» своего отца, но Ольгерд слушал вполуха и ни разу не засмеялся, хотя в другое время ржал бы, как конь.

– Да не переживай ты так, – попытался утешить его Волькша: – Утром отроем барсучиху и бегом в Ладонь. Хорс – мужик жилистый. Костлявой Маре такой не по зубам.

– Угу, – соглашался Олькша, но Волькше почему-то казалось, что он угукает только для того, чтобы Годинович не мешал его раздумьям.

Когда камни вокруг кострища накалились как в бане, ребята перестали подбрасывать дрова в огонь и улеглись на ложа из еловых лап и мха.

Утром парням вновь поблагодарили и того, кто соорудил эту землянку, и тех, кто не пожалел времени, заготавливая дрова «для кого придется». Камни очага были едва теплыми, хотя стены и покрывал иней от их дыхания. Приятели проснулись лишь слегка замершими, а не закоченелыми, как могло бы произойти, не окажись землянка такой теплой, а поленница такой высокой.

Трудности начались у самой двери зимовья. За ночь снега навалило столько, что парням пришлось изрядно попыхтеть прежде, чем обитая шкурами створка хоть чуть-чуть приоткрылась. К тому моменту, когда в узкую щель, скинув зипун, смог просунуться щуплый Волькша, исподнее Ольгерда было насквозь мокрым от возни с дверью. Только безумец пошел бы на Калядинский мороз в сырой одежде. Пришлось снова разводить огонь, сушиться, натираться жиром.

Словом, когда приятели наконец выбрались из охотничьей землянки, зимнее солнце поднялось уже высоко.

Как ни старались парни, но так не смогли вспомнить, когда еще на их веку за одну ночь выпадало снега в половину человеческого роста. И это в лесу, где часть его задержалась на лапах елей. Сколько же его навалило в полях!? Снег был рыхлый как овсяные отруби, и снегоступы почти не помогали. Особенно тяжело приходилось Ольгерду, который, то и дело, проваливался по колено и глубже.

– О, Святобор, отец леса смилуйся… О, Каляда-батюшка усмири Мороза свет Перуновича… О, мать-Лада заступница… – причитал себе под нос рыжий увалень.

– Ты еще Вышня[125]кликни на помощь, – съязвил Волькша: – Вот ему самое дело с нами, сопляками возиться.

Олькша смолчал. Только злобно стрельнул в приятеля глазами снизу вверх, поскольку снегоступы Годиновича почти проваливались в снег не так глубоко и от этого он казался на голову выше Хорсовича.

– Далеко еще до барсучьего города? – спросил Рыжий Лют через некоторое время.

– Снега навалило… – промямлил Волькша.

– А то я не вижу, – пропыхтел Ольгерд, в который раз проваливаясь выше колена: – И что с того?

– Да то, что я мест не узнаю, – сознался приятель.

– Перркеле! – выругался Олькша и сел на снег.

Но он не успел высказать все, что он думал о своем закадычном друге и наперснике. Впереди, в паре сотен шагов от того места, где остановились парни, раздался волчий вой: тяжелый, хриплый, пробирающий до костей почище Калядинских морозов. Вожак давал знак волкам-загонщикам к началу охоты. Любо им гнать зверя по такому снегу. Лось в нем вязнет по самое брюхо и быстро выбивается из сил.

Раздался ответный вой. За ним еще и еще.

Кровь застыла у парней в жилах, но в следующее мгновение бешено застучала в висках.

«Обложили!» – прочитали парни в глазах друг друга. Нет, не лося или кабана загоняют сегодня волки, а двух незадачливых искателей барсучьих нор.

– Перркеле! Перркеле! – зарычал Олькша, роясь за пазухой в поисках самострельной жилы. Но не жажда легкой поживы, как накануне, а суетливый животный страх заставлял его руки трястись.

– Не глупи, – просипел Волькша: – Ты не успеешь перезарядить, как они бросятся на нас со всех сторон. Полезли лучше на дерево.

– Конечно, и будем сидеть там, пока не окоченеем до хребта, – огрызнулся Рыжий Лют: – Лопату лучше возьми. Будет вместо дубины.

– Много я ей намашу? – проскулил Волькша: – Их, поди, голов шесть или семь. На деревья надо лезть пока не поздно.

– Ну и полезай, сцыкун лапарьский. Только под ногами мешаться будешь, – рычал Олькша, наваливаясь всем телом на лучок самострела. Либо этот способ установки тетивы оказался сподобнее, либо верзила уже приноровился к грозному оружию отца, но на это раз оснастка заняла пару мгновений. Ольгерд надсадно ахнул, одним движением закинув жилу на затворную собачку. Короткая стрела ощерилась зазубренным наконечником. Если с первого выстрела раскроить башку вожаку, стая может и отступиться.

Руки Волькши поудобнее перехватили черенок лопаты. От Олькшиного проворства в нем затеплилась надежда, Но тут же угасла: в стае оказалось не шесть и не семь волков. Почти два десятка серых теней осторожно приближалось к своей добыче со всех сторон.