Книга Винляндия - Томас Пинчон

Странный посетитель Зойда — с ритуальной экономностью — протянул визитку, переливчатого пластика, цвета сменялись один на другой согласно подсказкам, которые не всегда можно было почуять.

— Моя жизнь — похоже, ты её спас! — Карточка гласила:

Такэси Фумимота

УРЕГУЛИРОВАНИЕ

Телефонный справочник, Многие регионы

— Это ты? Такэси?

— Как Люси и Этел — если попадёшь в беду! — Он сыграл несколько тактов на уке. — На жизненном распутье, когда тебе занадобится по-настоящему, ты — вдруг вспомнишь! что у тебя есть эта карточка — и куда ты её заначил!

— Не с моей памятью.

— Вспомнишь-вспомнишь. — И тут он просто слился со средой, стал невидим в вечеринке, что затянется на всю ночь, а теперь, с отбытием визитёров, переключилась на верхнюю передачу.

— Э-эге-ей, — заговорил с залом Зойд, — я слыхал о таких профессиональных навыках, но не уверен, что мне хотелось бы связываться с подобным типом омбре повышенной прочности, ничего, понимать, личного, тоись если ты ещё где-то тут и меня слышишь. А? — Нет ответа. Визитка отправилась в карман, потом в другой, в долгую череду карманов, бумажников, конвертов, выдвижных ящиков, а также коробок, выжив в барах, прачечных-автоматах, торчковой забывчивости и зимах Северного Побережья, до самого утра, неведомо, увидит ли он её снова, когда он вдруг вспомнил, где она после всех этих лет, и отдал её Прерии, словно ей эта карточка всё время и полагалась.

* * *

Дома между сменами, Френези сидела с чашкой кофе за столом на кухне в квартире где-то в ещё старом, центральном районе бледного и волглого города в Солнечном поясе, в чьём почти-знакомом названии уже довольно скоро гражданским глазам будет отказано федеральными разметочными карандашами, солнечный свет лился внутрь не смягчённо древесной листвой, и чувствуя себя, подобно мелодии, что всегда отыскивает свой домашний аккорд, втянутой, принятой, транквилизованной обнадёживающими перекоммутациями прошлого, среди коих многие, вроде сегодняшней, включали её неведомую дочь, Прерию, в последний раз виденную крошкой, что полубеззубо ей улыбалась, рассчитывая, что вечером она, как обычно, вернётся, стараясь вывернуться из рук Зойда, в тот последний раз, и к Френези. Много лет, когда бы они с Блицем ни заезжали в какое-то новое место, теперь уже рефлекторным суеверием, вроде набрызга солью и водой в каждой комнате, мысли её возвращались к Прерии, и туда, где при каждой новой перекоммутации, она бы спала — иногда к младенцу, иногда к девочке, кою она вольна была себе воображать.

Дальше по кварталу, циркулярные пилы металлически ревели ослами иии-йух! иии-йух! среди падений молота, грузовиковых двигателей, грузовиковых радио, не слишком-то много всего этого теперь запечатлевалось, пока Френези развлекалась образами созревшей Прерии-подростка, несколько походившей на неё саму, в каком-нибудь калифорнийском пляжном шалмане, прикинутой, как коза с разворота, извивается в объятьях какого-нибудь сёрфера-богодула в пушистых усищах, по имени Шон или Эрик, среди люстр с пластиковыми плафонами, мурчащей радиотехники, заляпанных пакетов от гамбургеров и давленых пивных банок. Но увидь я её где-нибудь на улице, напомнила она себе, я её даже не признаю… ещё одна девчонка-подросток, никакой разницы с крысятами из торгцентров, которых она каждый день видит на работе в «Югоплексе», одном из четырёх крупных, названных по сторонам света, что взяли весь город в скобки, сотни таких девчонок в день, за которыми наблюдала она украдкой, дёргаясь, как подгляда, любопытно же, как двигаются они и говорят, во что врубаются — так отчаянно хотелось ей любых подробностей, сколь абстрактно Прерия в такой дали ни делила бы их со своим поколением.

С Блицем мало о чём таком можно было поговорить. Не то что он «бы не понял» — сам был несколько лишён двух собственных детей, — но имелся уровень, за которым внимание его убредало. Может, чокнутый, раз полагал, будто она как-то пытается переписать всю их историю, ведь известен же своими замечаниями вроде:

— Ой, это у тебя субъективное, киса. Скажем, попробуй ты никуда не лезть, всё было б гораздо хуже, — бровки вверх и домиком, что, по его мнению, женщины считывали как искренность, — старина Бирк за тобой бы кинулся, куда б ты её ни забрала, и… — кислая усмешка, — ба-бах!

— Да ладно тебе, — возражала она, — не с младенцем же.

— Сукин сын был довольно-таки в ярости, в тот первый раз, когда ты попробовала слинять, вообще-то я и твоё имя тогда впервые услышал. Где-то на неделю у него совершенно шарики за ролики заехали. — Вопли Бирка Вонда, с туго запечатанных верхних этажей громады федерального монолита в Вествуде, слышались отзвуками по тиши ветеранского кладбища, а равно и на автотрассе, поверх шума машин, вне зависимости от времени суток. Никто в том кризисе не знал, что делать с Бирком, которому явно требовался КО[34]в «Локо-ложе» — на психическом курорте Министерства юстиции в глубине пустыни. Только никто из свеженьких никсоновских наймитов по внутренним делам нипочём не смог бы раскопать, как его оттуда изъять. В конце кое для кого слишком уж затянувшихся концов, он притих настолько, что однажды самостоятельно сложил вещички и отбыл обратно в O.K., где ему всё это время и полагалось находиться, поэтому всю канцелярщину на него в Калифорнии просто порезали в лапшу. Однако отнюдь не сразу перестали поступать сведения из едален и салунов, частенько знаменитых своими строго налагаемыми кодексами рожна, в маловероятных местонахождениях по Западному побережью, о публичных сценах, закатываемых, по некоторым данным «бешеным на вид», по другим «клинически угнетённым», Бирком Вондом. Многие информаторы утверждали, будто рассчитывали, что он вот-вот разденется догола и сотворит что-нибудь невыразимое.

— Ну и шизик! — заметила Френези. Они сидели у себя в новой кухне — светлых оттенков дерево, «формайка», домашние растения, получше иных мест, где им приходилось жить, хотя у здешнего холодильника, возможно, барахлил термостат. Она взяла его за руку и попробовала перехватить взгляд. — И всё равно, уже потом, я б могла сбежать. Просто забрала б её, мою крошку, и блядь сбежала б.

— Угу, — голова упрямо книзу, кивая.

— И это на самом деле важно, и не говори, что у меня это субъективное, ‘тушта это, к чёрту, не НФЛ[35].

— Я просто помочь стараюсь. — Он сжал ей руку. — Знаешь, мне ж тоже непросто было, Райан и Кристал… значило, что мне весь срок лишние милостыни раздавать той очереди на кормёжку, чтоб только выяснить, как их по-новому зовут, ещё тогда.

— Ну. Клёвая служба. — Каждый сидел и вспоминал перевоспитательный лагерь Бирка Вонда, где они познакомились. — Тебе ещё снится?

— У-гу. Чем дальше, тем нагляднее.

— Слышала тебя, — сказала она, — ночь-другую, — добавив: — даже через весь город.

Они хорошенько посмотрели друг на друга. У её синих глаз и чистого детского лба над ними всегда была власть трогать его, он теперь одновременно чуял её в пятках ладоней, в низу дёсен, и в точке ци между пупком и членом, свечение, добродушное окаменение, некий гул предупреждения о вероятном переливе в слова, который, если опыт может служить здесь хоть каким-то проводником, навлечёт на них обоих неприятности.