Книга Скрипка - Энн Райс

Они говорили на языке ангелов, Мариана и тавторая, Лукреция, – на приятном для слуха, музыкальном, будто поющемязыке. А вот еще одно чудо: блестящие золотистые маски тех, кого я любила.Медальоны, вделанные высоко в стены: Моцарт, Бетховен, другие… Но что это?Дворец всех песен и мелодий, которые ты когда-либо слышала и не сумела сдержатьслез? Мрамор сияет на солнце. Такую роскошь нельзя создать человеческимируками. Это небесный храм.

Спускаемся вниз по лестнице, вниз, вниз, итеперь я понимаю, что это наверняка сон. Сердце замирает.

Хотя сон нельзя измерить глубиной моеговоображения, он совершенно невероятен – невозможен.

Мы покинули храм мрамора и музыки и оказалисьв огромной персидской комнате, отделанной голубой глазурованной плиткой, визобилии украшенной восточным орнаментом, который соперничает по красоте ироскоши с верхними помещениями. «О, только не дайте мне проснуться! Если всепроисходящее лишь плод моего ума, пусть все так и будет!»

Такого не бывает, чтобы вавилонскоевеликолепие шло вслед за дерзкой пышностью барокко, но мне такое сочетаниеочень нравится.

На колоннах стоят древние жертвенные быки сосвирепыми мордами. А вот, смотрите, фонтан: Дарий поражает атакующего льва. Вто же время это не святилище, не мертвый мемориал всего утраченного.

Вдоль стен расставлены сияющие этажерки споразительно элегантной посудой. Среди всех этих красот устроено кафе. И сновая обращаю внимание на несравненный мозаичный пол. Множество маленьких столиковокружены золочеными стульями. Люди здесь разговаривают, гуляют, дышат, словнодавным-давно привыкли к этому великолепию и уже его не замечают.

Что это за место, что за страна, что за земля,где так смело сочетаются стиль и цвет, где мастера разнообразных ремеселнарушают все традиции? Даже люстры здесь персидские: этакие огромные серебряныелисты с вырезанными на них затейливыми узорами.

Сон или реальность? Я поворачиваюсь и ударяюладонью по колонне. Проклятие, если меня здесь нет, то пусть я проснусь! Апотом наступает уверенность. Я здесь, совершенно определенно здесь. Мои тело идуша находятся здесь, в вавилонской комнате под мраморным храмом.

– Идем, идем.

Чья-то ладонь легла на мою руку. Это Марианаили другая прелестница – круглолицая глазастая Лукреция? Обе они выражают мнесочувствие на своем музыкальном языке, похожем на латынь.

Наша самая темная тайна.

Все перемещается. Я действительно здесь,потому что мне никогда такое не придумать.

Я даже не представляю, как можно вообразитьчто-либо подобное. Я живу для музыки, живу для света, живу для красок – да,правда. Но что это? Зловонный коридор, отделанный замызганной белой плиткой,вода на черном полу, таком грязном, что даже черным его трудно назвать. Иповсюду какие-то агрегаты, машины, бойлеры, гигантские цилиндры с навинченнымиколпачками и печатями. Краска облупилась, и среди гама и шума, сравнимого стишиной, они кажутся особенно зловещими.

Ну конечно, это похоже на машинное отделениестарого корабля, именно по палубе такого корабля я бродила в детстве, когдаНовый Орлеан был действующим портом. Но нет, мы вовсе не на борту корабля.Слишком уж велики пропорции этого коридора.

Я хочу вернуться. Я не желаю видеть во снечто-либо подобное. Но теперь я уже точно знаю, что это не сон. Меня каким-тообразом сюда перенесли! Наверное, это какое-то заслуженное мною наказание,ужасная расплата. Я хочу снова увидеть мрамор, красивый, сочного цвета фуксиимрамор на фоне панелей, украшающих лестницу. Я хочу запомнить богинь на стекле.

Но мы продолжаем идти по сырому зловонномугулкому коридору. Зачем? Отовсюду доносятся гнилостные запахи. По пути нампопадаются старые металлические шкафчики, словно оставленные в заброшенномсолдатском лагере, погнутые, обклеенные вырезанными из журнала красоткамидалеких лет. И снова мы видим огромный зал, полный дрожащих, трясущихся машин;в них что-то перемалывается, кипит, пока мы проходим вдоль стальногоограждения.

– Куда же мы идем?

Мои спутницы улыбаются. Они считают забавнымсекретом то, куда меня ведут.

Ворота! Огромные железные ворота преграждаютнам путь. Но куда? В темницу?

– Тайный ход! – сообщает Мариана снескрываемым восторгом. – Он проходит под всей улицей! Тайный подземныйход…

Я напряженно всматриваюсь, стараясь что-торазглядеть за воротами. Войти мы не можем. Ворота накрепко заперты цепями. Новон там, где поблескивает вода… Что там?

– Там кто-то есть, разве вы не видите?Бог мой, там лежит человек. Он истекает кровью. Он умирает. У него порезанызапястья, руки сложены вместе. Он умирает?

Где Мариана и Лукреция? Снова улетели подкуполообразный потолок мраморного дворца, где грациозно кружат на фрескахгреческие танцовщицы?

Я без охраны.

Зловоние становится невыносимым. Мужчинамертв! О Господи! Я знаю, что он умер. Нет, он шевелится, поднимает одну руку.С запястья капает кровь. Великий Боже, помоги ему!

– Разве вы не видите, что он мертв? Божемой, он лежит в гнилой воде…

Мариана смеется сладчайшим тишайшим смехом, иее руки мягко скользят по воздуху, когда она говорит:

– …тайный ход, который когда-то велотсюда до дворца и…

– Нет, послушайте меня, дамы, тамчеловек. Он нуждается в нас. – Я вцепилась в ворота. – Мы должныдобраться до этого человека! – Ворота, преграждающие нам путь, такие же,как и все остальное здесь, – огромные. Тяжелые чугунные створки от пола допотолка увешаны цепями и замками.

– Просыпайся! Я этого не потерплю!

Поток музыки, разбившийся о тишину!

Я резко подскочила в собственной кровати.

– Как ты смеешь?!

Глава 6

Я сидела в кровати. Он пристроился рядом исмотрел на меня немигающим взглядом. У него были такие длинные ноги, что даже сэтой высокой кровати они доставали до пола. Скрипка была мокрой. Как и он сам.С его волос стекала вода.

– Как ты смеешь?! – повторила я и,отпрянув, подтянула колени. Хотела было укрыться одеялом, но он сидел нанем. – Ты приходишь в мой дом, в мою комнату! Приходишь без приглашения иуказываешь, что мне следует видеть во сне, а что – нет!

Он так удивился, что, похоже, не нашелся чтоответить. Грудь его вздымалась. С волос все еще капала вода. А скрипка!Господи, что стало со скрипкой! Неужели это совсем его не волновало?

– Тихо! – сказал он.