Книга Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

на теле человечества раны, из которых продолжает литься кровь. Их собственная кровь. От Монтекассино до Карпат, от Нормандии до Моротая.

— Поищи на карте, — велела мне мама непререкаемым тоном, — Моротай находится где-то в Тихом океане, между Японией и Филиппинами. Ну как? Вы нашли друг друга? Тогда пиши: «Моротай был взят приступом войсками генерала Макартура». Подведи черту, сосчитай число побед союзников и отметь их на карте: красными крестиками — победы союзников, черными свастиками — государств оси.

Никогда я столько не писал. Не понимая, что пишу, — как когда-то в лицее. С той разницей, что тут было невозможно сунуть книжки под мышку и сбежать. Мама была беспощадна — не терпела никаких возражений. Она-то знала, что диктует. Бесчисленные источники информации, которыми она пользовалась, были достойны ее доверия и вполне конкретны: все уши, прильнувшие к радиоприемникам в Токио, Москве, Китае, Берлине, Лондоне, Каире…

А чтобы согласовать противоречия коммюнике, в которых пропаганда щедро раздавала удары противникам, оставляя на свою долю лишь прелести удач, чтобы свести их к одному реальному целому, столь же неоспоримому, как сорок шестой размер моих ботинок, незачем было далеко ходить в поисках координатора — быстрого, смелого и нейтрального — главное, нейтрального! — такой координатор существовал с самого начала: сама мама.

— Пиши, Наджиб, пиши: сорок четыре бронетанковые дивизии на востоке. Проверь по карте, не ошибись. Открой словарь, он тебе поможет.

Она звонила по телефону до вечера. Без перерыва. Со спокойным упорством. Телефон у нас есть? Он работает? Так в чем же дело?

Всего труднее оказалось связаться с редакцией «Устного журнала», в которую она обратилась напоследок, чтобы получить подтверждение собранной ею информации. Убедить было еще труднее. Ни один журналист с радио не знал мамы. Она что, тоже журналистка? От чьего имени вы звоните, мадам? Чего добиваетесь? Кого вам, собственно, нужно? Почему? Зачем? За подробными объяснениями обращайтесь в газету, на которую вы подписаны. И — клак — журналист вешал трубку.

Ничуть не обескураженная, не раздражаясь, мама успокаивала своих собеседниц и грубиянов чиновников, бодро и весело крутила она ручку аппарата и снова поднимала трубку.

— Алло! Баббетта! Это ты?.. Послушай, душечка, раздобудь мне главного директора радио… Я-то не знаю, но у тебя должен быть номер его личного телефона. Звони, пока он не ответит… Это не имеет значения: подними его с постели. Дело срочное.

Не знаю точно, кто ответил на ее звонок. Сам директор или чистильщик его сапог, да это и не важно. У телефона был человек, и она с ним говорила. Как если бы он — существо из плоти и крови — находился перед ней и слушал ее развесив уши. Что передает его радио? Кому оно служит? Как ты понимаешь, брат мой, свои обязанности? Неужели ты веришь, что остались еще на свете суеверные кумушки, которые думают, что радиоприемники — это волшебные шкатулки? Волшебные! Кого ты называешь радиожурналистами? Каков их интеллектуальный уровень? Нулевой или чуть выше? Нет, я не хочу обвинять тебя в предвзятости, это было бы слишком просто. Я хочу знать точные факты. Ведь конфликт касается всех нас, не отпирайся. Что будет с нами после войны? Вот в чем вопрос. О каком мире я говорю? До него еще далеко? Как ты можешь так говорить!.. Он уже наступает, слышишь! Жили же мы мирно четыре-пять лет тому назад… Слушай, брат, я объясню тебе, что надо делать: у тебя есть радио? Ты директор? А умеешь ли ты использовать возможности радио? Тебе всего лишь стоит дать распоряжение подчиненным? Тем лучше. Если хочешь, я могу тебе помочь… Да-да, понимаю. Хорошо, тогда я буду диктовать, а ты записывай! Никто из нас, живущих на земле, не согласен больше жить среди лжи. Это первое принципиальное положение. Второе: с нас требуют слишком больших жертв. Мне известны целые армии гражданских нейтральных лиц, которые думают так же, как я: пусть воюющие стороны знают, что мы больше ничего им не можем дать — ни делами, ни кредитами, ни доверием, ничего — ни ржавого гвоздя, ничевошеньки мы им больше не доверим. В-третьих…

Отлично помню — эта бешеная активность пришлась на субботу: я пропустил боксерский матч, в котором Марсель Сердан отстаивал звание чемпиона. Вечер был отведен изучению вырезок, обдумыванию.

По мере того как росли списки продиктованных мамой имен, цифр, планов, я разворачивал рулон бумаги. Он занимал уже всю переднюю. Гитлер и его генералы строили свои последние козни в кухне между бутылью с ореховым маслом и шкафчиком со специями. Генеральный штаб Эйзенхауэра расположился в четырех-пяти метрах оттуда, у входной двери. Советские дивизии генерала Жукова окружили лестничную клетку. Такова была ситуация на 23 часа 10 минут по Гринвичу, когда мама решила перейти в наступление и приложить руку к общему делу.

Вооружившись ножницами, которыми она заранее щелкала — быть может, чтобы их направить, быть может, в виде предупреждения воюющим сторонам, — мама босиком, тяжело дыша, сжав губы, с воинственным видом в два счета покончила с задачей: вырезала Сталинград (вместе с частью нейтральной Турции). Перекинулась на Египет, от котоporo уцелел лишь Синайский перешеек. Как муравей, суетливые движения которого кажутся бессмысленными постороннему наблюдателю, а на самом деле продиктованы внутренней логикой, она пересекала континенты, переплывала океаны, совершала зигзагообразные обходы, возвращалась вспять, то вращаясь вокруг собственной оси, то устремляясь вперед со скоростью пушечного ядра. Ножницы издавали громкий лязг, когда она вырезала кусок суши или моря или и того и другого вместе. Она скатывала шарики из обрезков карты мира и бросала их в мусорное ведро. Когда нечего больше было вырезать, она сунула ножницы за пояс и села. Задумавшись над маленьким, неопределенной формы клочком бумаги.

Она долго на него смотрела, как смотрят в зеркало, тщетно ища в нем свое отражение.

— Южный полюс, Наджиб, — это все, что они оставили в покое. Да и то я не уверена, что он тоже не заражен язвой войны. Можешь закурить сигарету, Сын, я тебе позволяю. Я люблю запах табака — это мужской запах, он поможет мне размышлять.

Я закурил позеленевшую сигару, пахнущую бикфордовым шнуром.

— Ни одного островка, ни одной мирной гавани, где люди вроде меня могли бы укрыться. Скажи мне, Наджиб, этот Южный полюс обитаем?

— Да, — ответил я. — Там живут пингвины. Так мне по крайней мере кажется.

— Тогда сложи руки и помолись вместе со мной. За пингвинов.

Я сложил руки, закрыл глаза и посвятил минуту молчания безруким жителям льдов, неспособным владеть ружьем. Моя сигара распространяла ядовитый дым, а лоб