Книга Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

эту же темницу. Как и раньше… как и раньше…

— Мама, ты любишь своего мужа? Скажи, ты его любишь?

Она хватает меня за плечи, трясет, лицо ее искажается.

— Что значит люблю? — говорит она хрипло. — Что такое любовь?.. Я пришла в этот дом ребенком. И осталась вдвоем с мужчиной, которого боялась. Совсем одна с ним, понимаешь?.. Потом, с годами, я привыкла. Привычка тоже чувство. Я не задавала себе вопросов, не знала, кто я. А теперь!..

— Мама, мамочка… Успокойся, не плачь, прошу тебя!

— Я ни в чем себе не отдавала отчета.

Она немного поплакала, потом решительно вытерла слезы, подняла голову, улыбнулась мне. И принялась утешать, умоляла не скучать по родной стране, и главное — по ней.

— Я теперь взрослая…

И чтобы отогнать от меня мрачные мысли, она, пока не исчез за горизонтом последний луч света, рассказывала мне сумасброднейшие истории. Мой конь плясал по пляжу, на самой кромке воды. Ночь окутала всех нас непроглядной тьмой — настал конец моему прошлому.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Иметь

1

Это Наджиб. Твой вчерашний, сегодняшний и завтрашний брат. Вот так, малыш. Тебе от меня не отделаться. Один отец, одна мать, одна кровь — одна и та же семья. Так мы и пройдем по жизни вместе до самого конца, пока хватит горючего.

Значит, ты теперь в Париже? Как птичка, выпавшая из гнезда? Попутный ветер надует твои крылья. Хорошо бы, он подул с севера и погнал тебя за море в нашу сторону! Скажи-ка, правда ли, будто парижане ходят в ботинках на деревянной подошве? Ты ведь взял с собой всего две пары обуви. Я говорю от имени мамы: единственной твоей мамы на свете. Она здесь, рядом со мной, читает через мое плечо, что я пишу. Она спрашивает: не прислать ли тебе полдюжины наших марокканских кожаных шлепанцев? Отвечай скорее. Это важно для твоих ног.

А машины? Работают на древесном угле вместо бензина? Видел ли ты генерала де Голля? Правда ли, что он с меня ростом — когда не снимает кепи, разумеется? Он побывал в Касабланке с Черчиллем и Рузвельтом. Он жил там на вилле Данфа, у друга отца. Мама нанесла ему визит. Сейчас я тебе об этом расскажу. Послушай, мама, не мешай мне писать младшему брату, отдохни немного.

Ну ладно. Как создатель всего сущего, я начинаю с сотворения мира. Значит, ты уехал, а она не находила себе места. Отказывалась выходить — несмотря на хорошую погоду, несмотря на приезд цирка Амара, дававшего ежедневные представления целых три недели, Отказывалась заниматься хозяйством, не раскрывала рта. Иногда слушала радио, считая по пальцам. Дойдя до десяти, вытирала руки о подол и снова принималась считать. Так она старалась побороть саму себя.

Однажды утром она появилась в моей комнате с сумочкой через плечо. Посмотрела на японские часы, с которыми никогда не расстается: с одной стороны — часы, с другой — компас.

— Встать! Направление; зюйд-зюйд-ост! Шагом марш! Вставай, лентяй!

На рынке она купила уйму метров материи разных цветов. Подержанный словарь невероятной толщины. Карту мира для ученого-бродяги. И рулон бумаги, пахнущей тмином и кориандром. Но зато кое-где ослепительно белой. Она не давала никаких объяснений. Одни только приказы:

— Включи мотор… Трогай… Направление: норд-норд-ост!

Когда мы вернулись домой, глаза у нее блестели, щеки раскраснелись, голос так и звенел.

— Положи сюда… Ты сумеешь развернуть эту карту, не разорвав? И очинить карандаш, не укоротив его наполовину? Вот и все, что мне от тебя требуется.

Все! Она звонила в Мекнес, Фес, Марракеш, Рабат и Танжер. Потом в редакцию «Устного журнала». А я сидел, навострив ушки, словно заяц в кустах ранним утром, когда еще не высохла роса и ни одной собаки нет в пределах видимости.

Я слушал, что она говорила со вздохами и выдохами гидравлического насоса. Логика ее рассуждений пролегала столь же прямолинейно, как рельсы железной дороги. Но ведь и железнодорожные пути иногда разветвляются, скрещиваются. Да. И каждая из множества ее собеседниц получала особое, прочувствованное для нее одной представление о размахе и общих очертаниях мировой войны.

— Сирокко — обжигающий ветер, моя милая, как и война. Ты обратила внимание, что он дует иногда три дня, иногда шесть, а иногда девять? Это значит, что теперешняя война продлится шесть лет… или девять.

— Разве ты не находишь, что это слишком! — восклицала мама. — Слишком долго. Надо что-то предпринять. Тем более что верховные вожди прибыли в Касабланку во главе с де Голлем. Я хочу с ним повидаться. Так не может дольше продолжаться. Скажи-ка, дочь моя, где находится Бенгази?.. Ты говоришь, в Ливии? Или в Триполитании? Но решай же! Ты живешь на севере, должна бы знать… А итальянцы? На чьей они стороне?.. Подожди, подожди минутку…

Она поворачивалась ко мне, размахивая телефонной трубкой, как морковкой.

— Разверни этот рулон бумаги и записывай. Записывай же, сын!

И я послушно записывал. Имена, дата, планы осад и наступлений. Прежде всего она намеревалась отделить друзей от врагов. Кто с кем сражался и из-за чего? Ей было легко, очень легко уяснить для себя, по-человечески, кто с кем враждует. Для нее это было важнее всего. Вещи и люди, названные своими именами, становятся если не менее опасными, то хотя бы не столь таинственными. Ей необходимо было также понять, почему они воюют так долго. И что они от этого выиграли, кроме разрушений и потерь ранеными и убитыми. Чего они надеялись достичь с оружием в руках? Нельзя разве было взяться за это более человечными способами? Я совершенно уверена, говорила она, что за чашкой крепкого зеленого чая с мятой и трапезой из барашка, поджаренного на вертеле над жаровней, полной ветвями зеленого смолистого кедра, они быстро нашли бы общий язык. Хорошая трапеза не может не помочь принять правильное решение, не так ли?

— Как ты сказала, кузина? Повтори помедленнее… Наджиб, записывай имена вождей: Роммель, Тодзио, Жуен, Кларк, де Голль… Нет, де Голля не записывай, я поговорю с ним завтра сама…

В общем, основная задача — выяснить, в каком лагере таится если не победа, то спасенье? Спасение для всего человечества! Они развязали этот чудовищный конфликт, не считаясь с массами. А масса — многолика. Душа гор, сердце камня! Теперь, подкрепляемая своей чистой совестью и единомыслием своих подруг, имя которым легион, мама решила взять приступом крепость спасения.

Они все вместе подводили по телефону итог, подсчитывали потери, пытаясь зарубцевать