Книга Рассказы змеелова - Василий Иванович Шаталов

его.

— Во́йны, старик. Во́йны! — злобно произнес дервиш, задрожав всем телом. — Пусть они будут прокляты во веки веков! Какой только дьявол придумал их и зачем?

— Постой, постой, не горячись, — желая сохранить спокойствие, — прошептал Новбари. — С тобою что-то произошло.

— Да, произошло! — твердо и насмешливо сказал Муса.

— И что же?

— Я видел сегодня дочь шаха…

— И какова же она?

— Ангел! Небесное создание…

— И ты влюбился в нее?

— Да!

— Но ты не забудь, зачем мы посланы сюда, — строго промолвил старик. — Не забывай и того, кто ты есть. Если бы твои слова услышал всесильный и мудрый хан Бугра, он повесил бы тебя, как собаку.

Купец встал с лежанки и прошелся по низкой келье взад и вперед.

— Ты проклинаешь войны, — заговорил он снова. — А войны нужны, чтобы грабить других. И за счет этих других, богатеть.

— Хватит, бек. Мне надоела твоя болтовня, — перебил его Муса, все еще волнуясь. — Я знаю, ради своего благополучия ты готов ограбить весь мир! Ты стар и на мир тебе наплевать. А я молод и хочу любить. А война и любовь… разве их можно совместить?

— Ну, ладно, Муса, успокойся, — примирительно проворчал Гусейн Новбари после короткого раздумия. — На родине у тебя есть невеста. Вот завоюем эту страну, и люби себе на здоровье!

— Хорошенький совет! — холодно засмеялся Муса. — Любить, когда руки в крови, и совесть — в грязи. А невеста, о которой ты говоришь, навязана мне насильно.

— Ну, ладно. Хорошо. Не будем ссориться. Не для этого нас послали сюда, — миролюбиво сказал Гусейн Новбари. — Знаешь… мне почему-то захотелось немного выпить. Я пойду попрошу, чтобы нам принесли хорошего вина.

Действительно, вскоре явился слуга и принес великолепного вина, полученного со знаменитых виноградников предгорной Нисы.

Дервиш от вина отказался и лег на жесткую тахту, закинув руки за голову. Купец решил пить в одиночестве и налил себе в чашку золотого, как солнце, вина.

— Итак, Муса, — сказал он, отхлебнув несколько глотков. — Итак, по праву старшего я прошу доложить что сделано тобой. Узнал ли ты, где проходят трубы, питающие город водой?

— Нет. Не узнал, — довольно резко ответил Муса. — Не мог же я спрашивать об этом у каждого встречного-поперечного! Во-первых, это опасно. Во-вторых, о трубах могут знать лишь несколько человек из царской семьи и приближенных самого шаха.

— Пожалуй, ты прав, — задумчиво согласился купец, допивая вино. — Вот тут-то, мне кажется, и должна тебе помочь твоя любовь к шахской дочери…

— Каким же это образом? — удивился дервиш до такой степени, что даже поднялся на лежанке.

— Встретиться и назначить ей свидание, — спокойно, как о чем-то самом простом, сказал Гусейн Новбари.

— Легко сказать: встретиться! Не на базаре же!..

— Нет, конечно.

— А где?

— У шахского дворца.

— А удастся?

— Надо попытаться. — Сухощавое лицо купца раскраснелось от выпитого вина и еще ярче заблестели его черные бесноватые глаза. — Чтобы выполнить свое задание, — добавил Новбари, — ты должен из рабата переселиться в город и там ночевать.

— Ну, а как твои дела? — спросил в свою очередь Муса.

— Торговые?

— Нет, другие.

— И те и другие идут неплохо, — не без гордости заявил купец-разведчик. — Я уже дважды обследовал город изнутри и снаружи. Снял на бумагу план крепости, на котором отметил все самые уязвимые ее места, узнал о численности гарнизона.

Но ты ведь знаешь, что сила крепости не в камне и не в глине, а в том, кто ее защищает. Вот здесь бы пробить удобную брешь!.. Думаю, добьюсь и этого. Время еще есть! О, алла! Ты все видишь, что творится на этом свете. Помоги, господи, и мне в моих многотрудных делах!

После этих слов купец-лазутчик попрощался с Мусой и ушел в город.

Следуя указаниям купца, Муса каждое утро появлялся на базаре, а потом уходил к шахскому дворцу и там, недалеко от парадных ворот, прохаживался по тенистой аллее. Здесь на протяжении нескольких дней он терпеливо искал встречи с Зульфией. Иногда, чтобы привлечь ее внимание, дервиш громко начинал распевать тексты из корана.

И однажды голос его был услышан. Открыв калитку рядом с воротами, Зульфия вышла на улицу и долго прислушивалась к пению монаха. Когда до него оставалось совсем недалеко, она смело подошла к нему и бросила в его раковину серебряный динар.

— О, Зульфия! Твоей щедрости нет границ! — негромко сказал дервиш, когда принцесса повернулась я хотела было вернуться во дворец, но услышав слова монаха, снова подошла к нему.

— Откуда ты знаешь меня? — молвила она тихо, не поднимая глаз.

— Откуда? О, Зульфия, слава о тебе и твоей красоте разнеслась по всему свету. Повсюду только и разговору о ней. И я, ничтожный, много доброго слышал о тебе. Но если ты хочешь узнать кое-что и обо мне, какое сердце скрывается под этим бедным рубищем, приходи к мечети, когда над городом опустится месяц, я буду ждать тебя…

Ничего не ответив, Зульфия быстро удалилась. Вернувшись во дворец, она долго думала о странном монахе и над его предложением прийти на тайную встречу. Чего он хочет? И не грозит ли ей какая беда?

Все же девичье любопытство взяло верх над ее колебанием, и она решилась на свидание с монахом.

Сдерживая волнение, она то и дело поглядывала на тонкий серп луны, на этот раз, как никогда медленно опускавшийся к острым зубцам крепости. Над тонким месяцем золотой горошиной светилась яркая звезда.

Наконец, луна почти коснулась крепости. И Зульфия, вместе с Сальхой, через потайную калитку в саду, вышла на темные, кривые улочки города. Сквозь черноту ночи лишь кое-где тускло желтели огоньки. На крепостных стенах перекликались сторожевые посты, где-то далеко лаяла собака, надсадно кричал осел.

Не встретив ни одного прохожего, Зульфия добралась до соборной мечети. Дервиш ждал ее.

— Ты пришла, Зульфия? О, как я рад этому! — прошептал монах. — Поверь, с тех пор, как я увидел тебя, я потерял покой и сон. А перед глазами, день и ночь, только ты, только ты. Рано утром, поднимаясь с нищенского ложа, вместо святых молитв, я произношу твое имя, Зульфия. Поверь, для меня оно слаще самой нежной музыки, оно как воздух цветущих долин, как хлеб насущный.

Дервиш сделал небольшую паузу, потом заговорил снова:

— Может, мои слова тебе покажутся кощунственными, слова, которые не должен бы произносить монах. Но поверь, они исходят из самой глубины моего бедного сердца и полны самой искренней правды. Ради любви к тебе и твоей — ко мне, я готов на все, даже на то, чтобы отказаться от духовного сана.

— Я не знаю, зачем ты притворяешься, но я