Книга Патологоанатом. Истории из морга - Карла Валентайн

учебными пособиями. Эти образцы хранились в коллекциях, на которых обучались специалисты, а часть препаратов выставлялась в музеях, на обозрение публики, вместе с заспиртованными курьезными уродствами и восковыми копиями пораженных патологией органов людей и животных. Такие карнавальные выставки вошли в моду в начале двадцатого века, а до этого роль коллекций органов была очень почетной, так как они были призваны учить, а не ужасать. Это значит, что выкапывание тел из могил и их вскрытие не пропали даром и принесли много пользы – насколько это было возможно в те времена. Во время учебы я тоже посещала подобные собрания в таких музеях, как Гунтеровский музей в Лондоне. В этом музее я училась профессии. Этим препаратам сотни лет, но они до сих пор могут служить прекрасными учебными пособиями для анатомов, патологов и техников современных моргов. Теперь, будучи куратором коллекции анатомических препаратов в музее Барта, я чувствую, что совершила движение по замкнутому кругу, и теперь делаю все, что в моих силах, чтобы обучать нашему трудному искусству других.

Исследование невозможно без простых листов бумаги для записи результатов, и наружный осмотр не является исключением. Типичный бланк наружного осмотра выглядит практически одинаково почти во всех странах мира. На нем есть схематическое изображение обнаженного человеческого тела – вид спереди и вид сзади.

На это изображение наносятся символы, соответствующие различным внешним признакам, и расположенные в соответствующих местах. Например, для того, чтобы обозначить расположение татуировки или раны, можно в соответствующем месте поставить крестик, однако я всегда предпочитала рисовать уменьшенное изображение реального феномена, например, той же татуировки, родинки или шрама. Я делала это из соображений верности реализму, а также отчасти для того, чтобы протокол соответствовал трупу не только формально.

С бланками наружного осмотра меня, помимо многого другого, познакомил Джейсон. Но он вскоре покинул нас и перешел на работу в морг одного госпиталя, расположенного в пяти минутах ходьбы от нас. Джейсона сменила Джун, совместительница из Ливерпуля. Теперь она стала моим наставником и опекуном. Это было фантастически хорошо – во-первых, потому что пришел новый человек, от которого я могла узнать много дополнительных сведений, а, во-вторых, это была женщина. Ее приход говорил о перемене тенденции – все больше женщин стало приходить в морги и занимать в них руководящие должности. Интересно, но эта тенденция впервые проявилась не сегодня. В девятнадцатом веке в Германии были впервые учреждены морги для хранения и подготовки тел к погребению. В этих моргах работали женщины, должность которых называлась Leichenfrau (в вольном переводе – женщина, занимающаяся трупом). Обязанностью этих сотрудниц моргов была подготовка трупа, приведение его в порядок, обмывание и так далее. Когда «дома мертвых» появились и в Англии, было постановлено, что усопших «будут день и ночь охранять и сберегать постоянные работницы». Назначение на эту должность женщин в качестве надзирающих за порядком и отвечающих за сохранность тел, женщин, одетых «в подобающие их должности черные одежды», должно было внушить близким усопших, что за телами их близких ухаживают с должным вниманием и достоинством.

С тех пор мы пережили две мировые войны, и времена разительно переменились. Женщины стали проникать в те сферы деятельности, которые прежде считались чисто мужскими, включая и прозекторскую службу. И Джун стала одной из первых в нашей профессии. Уже в возрасте шестнадцати лет она обучилась профессии бальзамировщика на курсах, созданных для тех, кто желал получить профессию и оставить школы в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. На своем коротком веку она повидала многое и, к тому же, была очень веселым и общительным человеком.

Я до сих пор помню одно из первых вскрытий, проведенных нами совместно. Это был жуткий случай. Мужчина покончил с собой, прыгнув с крыши высокого дома. Тело было расчленено на несколько кусков. За два предыдущих года работы в морге я видела всякое – от жертв дорожных происшествий до самоубийц. Но таких фрагментированных трупов я еще не видела. Я не могла поверить, что такое может произойти с человеческим телом, которое, как я знала, было довольно прочным. Человеческий инстинкт поистине противоречив (это настоящий оксюморон): нас одновременно тянет смотреть на такие вещи, и отворачиваться от них. Вид того тела потряс меня до глубины души. Левая сторона черепа была разбита вдребезги, конечности переломаны, и сквозь кожу наружу выступали костные отломки. Все это делало весьма затруднительным запись данных наружного осмотра. На изображениях тела я обозначила оторванные конечности длинными линиями. Часть головного мозга сотрудники скорой помощи собрали с земли. Эти мелкие кусочки были сложены в маленький пластиковый мешок и доставлены вместе с трупом.

Хорошо помню заданный будничным тоном вопрос Джун: «Ты не видела в мешке с мозгом его левый глаз?» Я, стараясь скрыть нервозность, ответила: «Э, я еще не смотрела». Мне так не хотелось на все это смотреть, что я не просеяла остатки мозга, чтобы найти глаз, которого там в принципе могло и не быть.

«Вот же он!» – воскликнула Джун, указывая на правую голень трупа. Глаз каким-то образом скатился вниз и застрял в тканях голени, и смотрел оттуда на нас, как смотрят на покупателей глаза замороженных рыб с прилавков рыбного магазина.

Джун взяла у меня бланк и нарисовала на голени глаз, снабдив его ресницами и зрительным нервом. Я рассмеялась, но мой смех быстро перешел в судорожный плач. Собственно, я и смеялась, чтобы не расплакаться. Джун шутила не просто так. Ей надо было отвлечь меня, чтобы я окончательно не потеряла голову. Нарисованный на бланке глаз слегка притушил мои эмоции, которые могли помешать мне нормально работать. Мне стало легче, рисунок прочистил мне голову, словно чихание, и я теперь могла сосредоточиться на моих обязанностях.

Я взяла у Джун бланк и продолжила обозначать на нем травмы, вспоминая, как в университете я записывала названия анатомических образований – «большеберцовая кость», «пяточная кость» или «основно-затылочное хрящевое сочленение». Мне тогда подумалось, что лекции и учебники не готовят к реальностям морга.

Глава 4

Трудности исследования разложившихся трупов

«Разложение – это тоже форма сладострастия. Осень не менее чувственна, чем весна. В смерти столько же величия, сколько и в творении».

Иван Голль

Запах разложения обусловлен такими мощными и мускусными молекулами, что воспринимается как нечто плотное и почти осязаемое. На задней стенке глотки появляется ощущение тошнотворной сладости, как будто во время поцелуя в рот проник разлагающийся язык. Правда, в отличие от сцен телевизионных сериалов, в которых молодые полицейские и закаленные