Книга Опасный искуситель - Сабрина Джеффрис

Но почему же Джудит не пробуждала в нем подобных чувств?

Он вновь нахмурился. Может, его влечение к Корделии – это последние судороги холостяка, которого тащат к алтарю? Будь он помолвлен с Корделией, вполне возможно, он испытывал бы теперь влечение к Джудит.

Мысль эта показалась Себастьяну столь абсурдной, что он едва не расхохотался.

В конце концов неважно, что привлекает его в Корделии. Но поддаваться не надо. Она не из тех женщин, что довольствуются случайными связями, да он и не хотел бы такого. Она – как хорошее вино, которое нужно пробовать медленно и внимательно. Но на нее он не имел никаких прав, и какая разница, что говорят его чувства: он помолвлен с Джудит и не может забывать об этом.

Он должен перестать думать об этой загадочной мисс Шалстоун, должен относиться к ней так, как относится к собственным сестрам – терпеливо, приветливо и с юмором. Он должен вести себя ответственно, помнить о невесте и оказывать Корделии лишь необходимые знаки внимания.

Но когда дорога спустилась с холма и по обеим сторонам ее потянулись бесконечные ряды сосен, он вдруг вспомнил Корделию в лесу и застонал от тоски. Порой так трудно быть ответственным за что-то, подумал он. Просто невыносимо.

6

Давно уже спустилась ночь, пассажиры кареты сидели тихо, только похрапывал отец Корделии. Корделия же некоторое время любовалась из окна кареты звездами, а потом обратила свой взгляд на приумолкших спутников. В полумраке она едва различала очертания головы викария, которую во сне тот бесцеремонно уронил на плечо герцога.

Она с трудом удерживалась от хохота, а герцог только ухмыльнулся. Сначала его несчастная светлость вынужден был мерзнуть на холоде, а теперь должен был служить подушкой старому викарию. Одного этого было бы достаточно, чтобы человек пожалел о взятой на себя миссии.

– Через несколько минут доедем до одной гостиницы, там и остановимся, – сказал герцог. При звуках его голоса викарий беспокойно зашевелился, одну руку положил прямо герцогу на колени, потом потерся о плечо герцога и улыбнулся во сне.

– Отлично! – рассмеялась она. – Еще немного, и батюшка решит, что вы – его кровать.

– Должен признаться, будь на то моя воля, я бы с радостью поменялся с вами соседями.

Рядом с Корделией спала Пруденс, но, даже во сне оставаясь верной себе, умудрялась сидеть совершенно прямо.

Корделия задумчиво рассматривала отца.

– Мама всегда говорила, что папа спит, как река в половодье, и всегда выходит из берегов.

– И наверняка перетягивает на себя одеяло, – заметил герцог.

Она слабо улыбнулась, с трудом веря в то, что обсуждает отцовы привычки с титулованной особой. Но лорд Веверли вовсе не был похож на того, каким, по ее представлениям, должен был быть аристократ. Да, в его натуре была некоторая самоуверенность, свойственная людям высокого рождения, но он старался скрывать это. Более того, он всегда давал понять, что обходится с ней как с равной. Она знала, что на самом деле это не так и разница в их положении заботит его так же, как и ее, но, по крайней мере, он не подает виду.

Во время долгого переезда они мало разговаривали. Большую часть дня он провел верхом, а когда наконец пересел в карету, Корделия продолжала молчать – у нее болело горло. Она так много занималась с отцом, столько раз напевала разные мелодии, что у нее в конце концов сели связки. Когда же отец заснул, она воспользовалась возможностью и погрузилась в собственные мысли.

И тем не менее она более, чем хотелось бы, ощущала присутствие герцога. Он не сводил с нее своих янтарных глаз, она просто чувствовала это кожей. Когда она украдкой бросала на него взгляды, он принимал задумчивый вид, морщил брови и продолжал на нее смотреть.

Она пыталась не думать о нем, но ей это никак не удавалось.

Теперь объект ее размышлений с улыбкой снял руку викария с колен.

– Как давно умерла ваша матушка?

– Три года назад. Она заразилась лихорадкой от одного из прихожан и вскоре скончалась.

– Какая жалость! – Соболезнование было искренним.

Она вдруг представила себе матушку.

– Теперь она на небесах, и это – главное. – Она улыбнулась. – Наверняка она молит за меня Господа. И за батюшку тоже. Она всегда говорила, что постарается замолвить за нас словечко.

– Кажется, ваши родители находили удовольствие друг в друге.

Он сказал это почти с завистью. Это заставило ее задуматься о семейной жизни родителей, которую она всегда воспринимала как данность.

– Находили удовольствие? Занятная мысль. – Она вспомнила, как отец набрасывал шаль на плечи матери, как она ласково улыбалась в ответ. – Думаю, это было нечто большее. Они любили друг друга.

– Любили? – заинтересованно переспросил лорд Веверли. – Не думал, что подобные чувства сохраняются в нынешних браках.

– Среди людей вашего класса брак по расчету – вещь вполне обычная, но мы, люди без положения, ищем чего-то иного в брачном союзе.

На некоторое время воцарилась тишина, он смотрел на нее с любопытством.

– А расположенность вашего отца к… вину, не была ли она помехой их счастью?

Корделия взглянула на отца, но он, как всегда, спал как убитый.

– Тогда отец не пил столько, сколько сейчас. По правде говоря, и вина у нас к столу подавалось немного. Мама предпочитала напитки «укрепляющие», как она их называла – чай, лимонад. – Корделия вздохнула. – Когда она умерла, он затосковал так, что заболел. Белхамский аптекарь рекомендовал ему горячее молоко и тоники с бренди, их он и пил. Потом он… – Она говорила с трудом, будто ей что-то мешало. – Он так и не оправился. Тосковал и пил, тосковал и пил. А теперь, кажется, уже не может иначе.

– Ага, так вот почему он все просил свою «микстуру».

Вместо ответа она лишь сдержанно улыбнулась.

– Значит, горе сделало из вашего отца пьяницу. – Его янтарные глаза, казалось, пронизывали ее насквозь. – А как же ваше горе?

– Что вы имеете в виду?

– Неужели вашему отцу не приходило в голову, что вы тоже переживаете? Что нуждаетесь в его поддержке? Что он не может заботиться о вас, когда пьян?

Она сложила руки на груди.

– Он это очень хорошо понимает. И делает все, чтобы помочь мне, хотя со стороны может показаться, что… что он…

– Думает только о себе? – закончил за Корделию герцог.

Нет, его наглость перешла всякие границы! Ее оскорбило то, как он позволил себе высказываться о человеке, которого едва знал.

– Он думает не только о себе. Ведь позволил же он мне отсылать издателю свои сочинения.

Герцог презрительно фыркнул.