Книга Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

Кай и Мати знали друг друга в лицо: очень уж приметная внешность была у обоих. Имена тоже были приметные, но, как оказалось, имени Матильды Кай не помнил. Он подошел к ее столику, поклонился и вежливо спросил, не составит ли она ему компанию. Мати согласилась от нечего делать. Ей всегда казалось, что Кай смотрит на всех свысока, а спесивых она не любила. Но это впечатление оказалось поверхностным. Кай был почти застенчив, много улыбался, и на всем, что он говорил, словно лежал особый отсвет искренности.

— Прости, я не знаю, как тебя зовут.

— Матильда. Как же ты за столько лет не запомнил моего имени?

— Не знаю. Наверное, мне было не нужно. Мысленно я называл тебя Beauty[9].

Они допили вино и заказали еще бутылку. Потом Кай вызвался проводить Мати, но оказалось, что провожать ее особо некуда. Тогда, остановившись посреди улицы, он волевым решением затолкал девушку в такси и повез к себе домой, где обещал выделить ей комнату на то время, пока не разрешатся ее жилищные проблемы. Пьяненькая Мати, в общем, не против была заплатить подразумеваемую цену, но Кай ни единым намеком ее не обозначил. Просто перетащил кое-что из своих вещей в комнату брата, выдал Матильде простыни и полотенца и целомудренно поцеловал ее в лоб.

Юлий был близнецом Кая. Большая двухкомнатная квартира осталась братьям от матери. Их отец умер, а мать уехала работать за границу — преподавать русский язык в Марселе. Там она вышла замуж за француза, на десять лет моложе себя, и родила третьего сына, которого, как нетрудно догадаться, назвали Сезаром. В этой квартире Мати прожила три месяца, хотя уже через три дня однокурсницы помогли ей выхлопотать место в общежитии.

Сначала Матильда чувствовала себя благодарной Каю — за то, что он ее приютил, за то, что не приставал с советами и расспросами, а особенно за то, что он ее не домогался. Потом ей стало казаться странным, что их отношения не развиваются по расхожему и в целом логичному сценарию. Она была уязвлена тем, что Кай совершенно не выказывает к ней ни малейшего сексуального интереса, и мало-помалу начала провоцировать его сама. Кай не реагировал, Матильда злилась и распалялась и в конце концов поймала себя на том, что желает его сама. Но испугало ее не это. К чувствам, которые она испытывала к Каю, помимо благодарности, симпатии и зарождающегося желания примешивалось какое-то хрупкое, головокружительное, ни на чем не основанное восхищение.

Впервые за много лет Мати никуда не торопилась. Ей вдруг расхотелось бежать; будущее утратило былую привлекательность. Кай, существующий рядом с ней в настоящем, внезапно сфокусировал на себе все ее зрение, все мысли и весь интерес. Бескорыстное восхищение самим фактом существования Кая захватило Матильду, и это чувство было таким новым и ярким, что в каждом его мгновении ей хотелось застыть навечно.

Кай как объект любви бесконечно рос в ее глазах: каждая вновь открытая в нем черточка дополняла общую картину, облекала новыми смыслами. Ее любовь была как сокровищница, к которой ежедневно что-то прибавлялось. Матильда богатела и чахла над своим златом, не видя ему применения и не желая с ним расставаться. Преображение Кая и ее самой было для Мати настолько очевидным, что ей даже не приходило в голову рассказать Каю о своей любви. Ей думалось, он знает все с первой минуты и принимает естественно, как должное; в этом было что-то царственное — и конечно же восхитительное. Иногда за чаем, не смущаясь присутствием Юлия, Мати склонялась лицом к столу, чтобы поцеловать руку Кая, потому что этого требовало растущее в ней восхищение.

Наверное, если бы сейчас Матильда могла увидеть эту картину со стороны, она бы поразилась тогдашней своей слепоте. Но в те дни даже легкая брезгливость, рябью пробегавшая по лицу Кая от ее поцелуев, казалась ей прекрасной.

Кай был добр и действительно искренен, и как друг он был безупречен. Просто он не любил ее. Иногда Мати думала, что это и к лучшему: если бы любовь была взаимной, от избытка счастья ее бы просто разорвало. По ночам, лежа в комнате Кая, на его простынях, она не переставала видеть внутренним взором его улыбающиеся глаза, крошечный шрам над верхней губой, удивленно изогнутые брови. И руки, особенно руки, словно сделанные на прихотливый заказ. Каждый раз, когда рукам Кая случалось дотронуться до нее, она чувствовала мгновенный ожог, будто ядовитая медуза стрекала ее своими щупальцами. Матильда не могла вообразить себе ни его ласк, ни его наготы: представляя руки Кая, она вмиг оказывалась на пике возбуждения, терпеть которое было слишком тяжело.

Кай и Мати проводили вместе много времени. Стояла холодная промозглая осень, и по вечерам они редко выбирались из дома. Выходить Кай предпочитал в одиночку, куда шел и чем там занимался, сам не рассказывал, а Матильда не спрашивала. В институте они делали вид, что едва знакомы: на этом настоял Кай, якобы для того, чтобы избежать ненужных сплетен и пересудов. Но теперь Матильде помнилось, что вечеров, проведенных с ним наедине, было множество, почти бесконечная череда. Кай любил выпить, и Мати варила глинтвейн из дешевого вина и апельсиновых корок. Они валялись на диване в комнате Юла, бывшей по совместительству гостиной, слушали музыку и болтали. Юл, уже окончивший журфак, часто ездил в командировки или допоздна засиживался в редакции. Иногда, возвращаясь за полночь домой, он обнаруживал их уснувшими рядком перед телевизором.

Кай был прожектером. Собственно, Матильда понимала его как никто другой: все его мысли так или иначе крутились вокруг будущего. Способный, но ленивый мальчишка с упоением мечтал о том, какой успех его ждет. Он намеревался стать великим архитектором и в деталях рассказывал, что и где собирается построить и как изменится мир, когда узнает о Кае. Дальше разговоров дело не шло. В то время как однокурсники подыскивали себе приработки в дизайн-студиях и конструкторских бюро, Кай пальцем о палец ударить не хотел. Матильде это было только на руку: для нее это означало лишние часы вдвоем с возлюбленным.

Одержимость Матильды Каем доходила до странностей. Например, она перестала опускать сиденье, прежде чем воспользоваться унитазом. Порой втихаря чистила зубы его зубной щеткой, испытывая неземное наслаждение, или вскакивала с места, когда он выходил из комнаты, чтобы прикоснуться губами к дверной ручке, которой только что касалась его рука. Особо пристальным вниманием пользовались стаканы с недопитой Каем водой: Мати буквально охотилась за ними, словно надеялась подцепить с них какую-то блаженную заразу, которая соединит их крепче, чем кровные узы. Однажды Юлий застал ее, допивающую за Каем остатки холодного чая с выражением изумленного сладострастия на лице. Юлий схватил ее за руку и прошипел:

— А ну, поставь на место.

— Но это всего лишь чай! — защищалась Матильда.

— Думаешь, ни я, ни он ничего не замечаем?.. Менада чертова. Смотреть на тебя противно.

Юл уже вышел из кухни, но вдруг вернулся и добавил:

— Кстати, когда ты дрочишь, ты ухаешь как сова.

Матильда закрылась в комнате и залилась слезами. Было совершенно ясно, что оставаться в доме у братьев больше нельзя, но покинуть этот дом у нее не было сил. Мати собрала всю свою гордость и засунула поглубже в задницу. Это оказалось легко. Все самые трудные вещи становятся намного проще, если творить их именем любви.