Книга Отец моей малышки... за кафедрой! - Лючия фон Беренготт

Лиля – моя. И ребенок – мой. Даже если окажется, что биологически Машенька… не совсем моя.

Да – киваю сам себе с решимостью камикадзе. Зайду к ним в комнату и сразу же предложу Лиле выйти за меня замуж. Даже не предложу. Поставлю ее перед фактом, что она выходит за меня замуж. Поведу себя так, как в глубине души хочет каждая от своего мужчины!

Остатками рационального мышления я вдруг понимаю, что водить в таком состоянии нельзя – одни трясущиеся руки чего стоят. Вадима я уже отпустил на сегодня, а потому приходится вызвать такси. Которое сильно опаздывает, несмотря на то, что в конторе знают для кого машина, и знают, что это срочно. И это вызывает у меня еще один плохо контролируемый приступ гнева.

– Имя и контакты начальника конторы! Быстро! – рычу на несчастного таксиста, по всей видимости просто застрявшего в пробке. – Можешь со своей работой прощаться, кретин…

Однако он так долго копается в своем кошельке, ища нужную визитку и параллельно не переставая извиняться, что я рычу уже в нетерпении.

– Хрен с тобой! Вези, потом разберусь!

С видимым облегчением таксист всё бросает, вцепляется в руль, дает по газам… И виновато замечает:

– К вам, кстати, через шлагбаум не пропускают, оттого и задержка такая.

– Что? – я дергаю шеей. – Какой еще шлагбаум?

– Дык въездной. На въезде в кампус. Не пускают, всех записывают… Кто приехал, да кто такси вызывал… Звонят еще тому, кто вызвал, чтоб подтвердили… Пока дозвонились, еще десять минут прошло…

– А-а-а… – неопределенно киваю, не зная, что сказать в ответ на эту новую информацию. Где-то в глубине души скребется мысль, что надо бы как-то разобраться с этим… что все это имеет значение… Но скоро под новым порывом злости мысль улетучивается – такси застряло в пробке и едет слишком медленно.

– По обочине давай! – ругаюсь я, уже готовый выскочить из машины и пойти пешком, хоть до нужного адреса еще километров пять…

– Нельзя, меня уволят, если спалимся… – умоляет таксист и предлагает сигарету, чтобы успокоиться. Сигареты я не курил уже очень давно, но тут прям в самый раз. Прикуриваю, затягиваюсь… и понимаю, что зря. От никотина мозг словно взрывается – в голове возникают картины из нашего с Лилей прошлого, наши прогулки, наше счастье – короткое и невозвратное…

И наше долгие, страстные и безумно-развратные ночи, когда я творил с ней все, что хотел, потому что она… она моя! Моя, бл*ть!

– Эй, вы чего? – вконец пугается таксист, и уже по виду готов высадить меня или сбежать самому… Но мне везет, и мы как раз подъезжаем.

Почти ничего не слыша из-за пульса, колотящегося в ушах, я вываливаюсь из машины, бросая водителю крупную купюру… и тут же врезаюсь в моего адвоката, который, по всей видимости, вышел меня встречать. Мы – во дворе какого-то невзрачного офисного здания, выглядящего заброшенным или просто закрытым.

– Где они? – рычу, отталкивая встречающего, и рвусь к двери – туда, где вышли покурить трое из тех, кто сегодня по моему заказу провели одну очень незаконную и рискованную операцию задержания. – Где эта…

– Стоп-стоп-стоп… – останавливает меня Владислав, цепляя за локоть – с таким видом, будто хочет пуститься со мной в какой-то народный танец. Раскручивает и буквально швыряет в стену, одновременно призывая жестом троих курящих. Те мгновенно оказываются рядом и пришпиливают меня к стене.

– Его нельзя пускать к ней таким. Убьет, – объясняет адвокат – не мне, а им, тем, кто должен выполнять МОИ приказы!

– Что за хрень… Отпустите меня! – рёв, вырывающийся из моей груди, пугает даже меня самого, и уж точно пугает маленькую, растрепанную девочку, которая смотрит на меня из окна второго этажа здания.

Твою ж мать! Она увидела меня! Машенька меня увидела… вот таким – разъяренным, потерявшим человеческий облик и готовым причинить вред ее матери. Я делаю отчаянную попытку вырваться, потому что мне надо туда, к ней – объяснить малышке, что все в порядке, что я люблю и ее, и мать, и что все это скоро кончится… Я смотрю на нее, не отрываясь, пытаясь что-то беззвучно сказать ей, успокоить…

– Зрачки… – гулко доносится до меня, выдергивая в ближний круг внимания. Чья-то рука тянется к лицу, голову прижимают к стене… А потом безжалостно оттягивают веко одного из глаз, распахивая его. – Зрачки… – кто-то повторяет, – зрачки как блюдца, ёпта.

– Кокс?

– Не похоже… – расплывающееся, заросшее щетиной лицо начинает медленно кружиться передо мной. – Я бы сказал что-то психотропное. Плюс, морфий, судя по замедленной реакции. Маки выращиваете, профессор?

Перед моим лицом зачем-то щелкают пальцами, на что я реагирую только спустя секунду.

– Юный натуралист… – все ржут.

Я же окончательно теряю человеческий облик, рывком высвобождаю кулаки и пытаюсь найти ими хоть чье-нибудь мятое, нагло-ржущее лицо, но вместо этого чей-то гораздо более умелый кулак находит мое. В глазах темнеет, мир переворачивается с ног на голову, и на весь этот мрак и ужас падает благословенный занавес.

Глава 11

Лиля

– Не велено… Не положено… Не велено… Вернитесь на место…

Вот примерно все, что я слышала за последние два часа нашего с Масюней пребывания в этой тюрьме. Два часа трясучки, когда зуб на зуб не попадает и до тошноты страшно за жизнь маленького, невинного ребенка, который по твоей вине оказался в такой ситуации.

И мало того, что страшно – еще и надо показывать ей, что все хорошо! Что мы здесь не пленницы, а просто в гости приехали.

– К кому? – допытывается встревоженная Масюня. – К кому в гости?

Я не имею никакого понятия к кому. Тот человек в дорогом костюме сказал, что я скоро узнаю. А пока должна вести себя как паинька и не пугать ребенка. Чем я и занимаюсь, хотя на самом деле хочется кричать, царапаться и разбивать окна стульями.

Спустя полчаса нашего заключения дверь открывается и в комнату, оборудованную как офис, входит молчаливый мужчина – один из тех, кто остановил такси под видом полиции и переманил нас с Масюней в якобы полицейский «уазик».

– Поешьте, – коротко говорит он, ставя на стол поднос из Макдональда, и под моим ненавистным взглядом уходит.

– Макдональдс! – радуется Масюня, которую кормят фаст-фудом хорошо если раз в полгода, бросается к столу и, похоже, больше ее ничего не волнует и не пугает. Следующие полчаса у нас уходят на распаковывание вкусно пахнущих бумажных свертков и поедания всего, что на столе. Масюня вполне всем довольна, и мне невольно передается ее спокойное, сытое состояние – вряд ли нас кормили бы, если бы собирались убить.

И только когда она начинает тереть глазки – впервые за долгое время не поспала в обед – меня снова начинает потряхивать от страха.

Как можно спокойнее, я оставляю ее играться у окна с куклой, и иду стучать в запертую дверь.