Книга Тайна поместья Горсторп - Артур Конан Дойл

Мне пришлось извиниться перед добрым малым и заверить его, что теперь я озадачен ничуть не меньше, чем он. Возможно, завтра я увижу все в ином свете, но сейчас просто не решаюсь доверить бумаге то, что приходит мне на ум. Боюсь, что, прочитав эти строки некоторое время спустя, когда все уже будет позади, я стану презирать себя за то, что проявил такую слабость.

18 сентября. Провел беспокойную, тревожную ночь; до сих пор меня преследует тот странный звук. Капитан, похоже, тоже не много спал в эту ночь: лицо его выглядит измученным, глаза – воспаленными. Я не стал говорить ему о том, что приключилось со мной накануне вечером, и не собираюсь делать этого в будущем. Он и так встревожен и возбужден – то встает, то садится – и совершенно не может держать себя в руках.

Как я и ожидал, утром мы обнаружили во льду основательную трещину; нам удалось освободить ото льда якорь и продвинуться на двенадцать миль на вест-зюйд-вест. Но потом снова пришлось остановиться – перед плавучей льдиной, такой же огромной, как те, что остались позади. Она полностью блокировала путь, и теперь нам ничего не остается, как вновь бросить якорь и ждать, пока она не расколется, что, очевидно, произойдет в течение суток, если, конечно, ветер не переменится. Мы обнаружили неподалеку нескольких тюленей, которые резвились в воде, и подстрелили одного – огромного секача более одиннадцати футов в длину. Это свирепые, злобные существа; говорят даже, что они сильнее медведя. К счастью, они медлительны и неуклюжи, поэтому охота на них даже с близкого расстояния большой опасности не представляет.

По всей видимости, капитан считает, что главные трудности еще впереди, хотя для меня остается загадкой, почему он сохраняет такой мрачный взгляд на вещи, – ведь все остальные на корабле считают, что мы чудом спаслись, и уверены, что теперь-то мы точно доберемся до открытого моря.

– Мне кажется, вы считаете, что все уже позади, не так ли, доктор? – спросил меня капитан после обеда, когда мы остались вдвоем.

– Надеюсь, что так, – ответил я.

– Сказать это с полной уверенностью нельзя, но возможно, вы и правы. Все мы скоро окажемся в объятиях любимых, так ведь, сэр? Но никогда ничего нельзя утверждать с полной уверенностью, ничего и никогда. – Он в задумчивости помолчал, а затем сказал: – Это очень опасное место, даже при самом лучшем раскладе, ненадежное, коварное место. Я знавал людей, которые, оказавшись в этих местах, неожиданно лишались всякой надежды на спасение. Иногда достаточно поскользнуться, просто поскользнуться, и ты уже летишь вниз, в расселину, и только по пузырькам на зеленой воде можно обнаружить то место, где ты пошел ко дну. Странное дело, – продолжил он с нервным смешком, – но за все годы, что я плавал в этих краях, я ни разу не позаботился о том, чтобы составить завещание. Не скажу, что мне есть что завещать, но когда человек постоянно подвергает свою жизнь опасности, все его дела должны быть улажены, как вы считаете, а?

– Безусловно, – ответил я, изо всех сил стараясь понять, к чему он клонит.

– Чувствуешь себя спокойнее, когда знаешь, что все улажено, – продолжил он. – И если со мной что-нибудь случится, я надеюсь, вы приведете в порядок мои дела. У меня в каюте мало что есть, но все же я хотел бы, чтобы все было продано, а деньги поделены среди команды так же, как мы делим выручку за китовый жир. А хронометр оставьте себе – пусть служит вам хоть каким-то напоминанием о нашем плавании. Конечно, это чистая предосторожность, но все же я решил на всякий случай обсудить все с вами. Мне кажется, на вас можно положиться.

– Можете не сомневаться, – ответил я, – и коли вы предпринимаете такой шаг, то мне, со своей стороны, хотелось бы…

– Вам?! Вы-то здесь при чем? – перебил он. – С вами, слава богу, все в порядке. И стрястись с вами ничего не может. Вообще-то я не хотел вас обидеть, просто терпеть не могу, когда молодой парень, едва вступающий в жизнь, рассуждает о смерти. Поднимитесь-ка, сэр, на палубу да поглубже вдохните свежего ветра, вместо того чтоб сидеть в каюте да нести вздор, побуждая к этому и меня.

Чем больше я думаю об этом разговоре, тем меньше он мне нравится. Зачем ему понадобилось улаживать свои дела именно в ту пору, когда мы, казалось бы, окончательно ушли от опасности? Должно быть, в его безумии есть своя логика. Неужели он замышляет самоубийство? Я припоминаю, как однажды он с благоговением говорил об этом, в сущности, отвратительном грехе самоуничтожения. Постараюсь не выпускать его из виду, и поскольку я не могу нарушать неприкосновенность его каюты, то хотя бы задержусь на палубе до тех пор, пока он не уйдет.

Мистер Мильн посмеялся над моими предчувствиями и сказал, что это просто «причуды старого шкипера». Сам он видит все в розовом цвете. По его мнению, через день мы пройдем весь ледовый участок пути, два дня спустя обогнем Ян-Майен и немногим больше чем через неделю увидим Шетландские острова. Надеюсь, что это не просто оптимистический прогноз. Его мнение вполне можно противопоставить мрачным предсказаниям капитана, поскольку он тоже старый и опытный моряк, который не привык бросать слов на ветер.

* * *

И вот наконец случилось несчастье, которое давно уже надвигалось на нас. Не знаю даже, как все описать. Капитан исчез. Может быть, он вернется назад живым, но я боюсь… Боюсь, что… Сейчас семь часов утра, 19 сентября. Всю ночь я с небольшим отрядом матросов обшаривал льдину, находящуюся перед кораблем, в надежде напасть на его след, но все тщетно. Попытаюсь сейчас описать обстоятельства, сопровождавшие его исчезновение. Хочется верить, что, если кому-нибудь когда-либо попадет в руки этот дневник, он будет читать его, памятуя о том, что пишу я не по догадке или с чужих слов. Я, образованный человек, в здравом уме и твердой памяти, тщательно фиксирую то, что видел собственными глазами. Выводы, конечно, на моей совести, но за факты ручаюсь головой.

После описанного мной разговора капитан пребывал в прекрасном расположении духа. И тем не менее казался нервным и беспокойным, ему явно не сиделось на месте, руки и ноги его судорожно подергивались, как с ним случалось и раньше. За пятнадцать минут он раз семь поднимался на палубу только для того, чтобы сразу вернуться назад, едва сделав несколько шагов. Каждый раз я шел за ним по пятам, ибо было в его лице что-то такое, что побуждало меня не упускать его из виду. Кажется, он заметил, какое впечатление производят на меня его беспорядочные передвижения, поскольку попытался нарочитой веселостью и буйным хохотом над самой скромной шуткой успокоить мои подозрения.

После ужина он опять поднялся на корму, и я пошел с ним. Ночь была темной и тихой, если не считать унылого завывания ветра в мачтах. С северо-запада надвигалась большая туча, и ее рваные щупальца обнимали луну так, что та лишь изредка появлялась в просветах между ними. Капитан мерил палубу быстрыми шагами, а потом, заметив, что я все еще слежу за ним, подошел ко мне и недвусмысленно дал понять, что лучше бы мне спуститься вниз; не стоит и говорить, что это только укрепило мою решимость остаться на палубе.

Думаю, после этого он забыл обо мне: молча стоял, облокотившись на гакаборт и вперившись взглядом в бескрайний снежный простор, наполовину погруженный в тень, в то время как другая его часть неясно поблескивала в лунном сиянии. Я обратил внимание, что он все поглядывал на часы и вдруг произнес короткую фразу, из которой я сумел разобрать лишь одно слово: «готов». Признаюсь, я почувствовал, что меня охватывает безотчетный страх: жутко было наблюдать на темном фоне его высокий силуэт и думать о том, как точно он соответствует образу человека, пришедшего на свидание. Но свидание с кем? Постепенно, когда я сопоставил некоторые факты, у меня возникли кое-какие смутные догадки, но в целом я оказался совершенно неподготовленным к тому, что за этим последовало.