Книга Миланская Роза - Звева Казати Модиньяни

Роза и Ивецио с изумлением заметили, что в глазах юноши блеснуло что-то похожее на слезы.

— Кто вы такой? — холодным тоном спросила Алина Дуньяни.

Молодой человек весь напрягся и с трудом сглотнул слюну. При появлении Алины выражение лица его изменилось.

— Вы меня не узнаете? — прошептал он.

— А что, я вас разве знаю? — возмутилась женщина.

Она разговаривала сурово с незнакомцем, вторгнувшимся в ее владения.

Улыбка слетела с губ молодого человека, у рта появилась горькая складка. Роза и Ивецио, замерев, переводили взгляд то на мать, то на юношу, ожидая какого-то объяснения.

— И голос крови вам ничего не говорит? — спросил гость. — А я вас сразу узнал, мама…

Дети увидели, как смягчилось прекрасное и суровое лицо матери, в глазах появилась тревога и растерянность. Потом они наполнились слезами, и, запинаясь, женщина едва пролепетала:

— Анджело!.. Мальчик мой!

Губы Алины дрожали, а незнакомец смотрел на нее с благоговением.

— Это я, это я, мама! — повторял он.

— Дети, смотрите, кто приехал! — воскликнула женщина, обращаясь к малышам.

Она призывала близнецов в свидетели, потому что не могла поверить собственным глазам. Наконец, протянув руки к сыну, Алина разрыдалась.

— Вернулся, ты вернулся…

— Да, мама, я вернулся.

И молодой человек, как ребенок, бросился в материнские объятия.

— Анджело! Мой Анджело! Тебе всего восемнадцать, а выглядишь настоящим мужчиной.

Впервые в жизни Роза видела, как мать плачет.

— А вы, мама, не изменились. Я вас такой и запомнил.

Муха, похоже, выпуталась из занавески, и металлическое жужжание растворилось в том хоре, что доносился с опаленных солнцем полей.

— Сколько времени прошло! — всхлипнула Алина. — Почему тебя не было так долго?

Она нежно упрекала сына, взяв его лицо в ладони и пытаясь увидеть в загорелых, мужественных чертах юноши того ребенка, каким он был когда-то. Мать не могла признать, что детство сына ушло навсегда. В книге жизни Алины Дуньяни не хватало нескольких важных страниц, которые уже не восстановить: она не знала Анджело подростком, не видела его в те годы, когда мальчик становится мужчиной.

…Анджело ушел из дому в тринадцать лет. Роза и Ивецио тогда только-только родились, а он, прошагав километры по полевым дорогам, пристал к труппе бродячих акробатов. Потом, с помощью новых друзей, перебрался через границу в Домодоссоле, спрятавшись под товарным вагоном. Оттуда, пережив множество приключений, он добрался до Англии и осел в этой стране.

Когда отец, Иньяцио Дуньяни, узнал о бегстве старшего сына, было уже поздно догонять Анджело и пытаться возвратить его в семью. А сегодня, жарким августовским днем, мальчик вернулся. Теперь ему исполнилось восемнадцать, и он стал мужчиной.

Для близнецов имя Анджело всегда связывалось со слезами и печалью. Раза два в год приходили в «Фавориту» письма с иностранными марками, с непонятными печатями, адресованные госпоже Алине Дуньяни. Анджело писал матери. Она закрывалась в спальне, читала и перечитывала послания сына, пока не истрепывались листки, потом появлялась, и глаза у нее были красны от слез. А Анджело снова надолго замолкал.

Как-то Роза спросила у матери:

— А почему Анджело убежал? И когда же он вернется?

Алина горестно вздохнула и ответила:

— Вот такой он, Анджело. Уехал, не спросив, и вернется, когда пожелает.

Правду о бегстве Анджело близнецы узнали от Пьера Луиджи, второго сына Дуньяни. Оказалось, что Анджело сбежал после страшной истории.

— Видели у папы на правой щеке белую отметину? — как-то спросил у близнецов старший брат.

Конечно, Роза и Ивецио прекрасно знали этот белый шрам — он выделялся белесой дорожкой в темной отцовской щетине. Они привыкли и не обращали внимания на отметину на лице отца. Шрам у него был всегда, как всегда было на лбу у матери небольшое родимое пятнышко, а у Ивецио на ноге — крупная багровая родинка.

Старший брат взял с малышей клятву, что они ничего никому не расскажут, и открыл им страшную тайну:

— Это Анджело его так…

— Анджело? — Роза недоверчиво раскрыла глаза.

— Ну да… хлыстом, — уточнил Пьер Луиджи.

«Хлыстом», — подумала Роза, и ей припомнился свист кнута, которым мастерски владел отец. Погоняя лошадей, он громко щелкал кнутом над крупом коней, не задевая, однако, животных. А Пьер Луиджи продолжал рассказ:

— Анджело тогда исполнилось тринадцать…

— Значит, он был уже большой, больше тебя, — заметила Роза.

Ей самой в тот день, когда старший брат рассказывал эту историю, исполнилось только пять. Девочка слушала рассказ Пьера Луиджи словно страшную сказку.

— Да, он был старше меня, а вы оба только-только родились, — подтвердил Пьер Луиджи.

Розе не терпелось все узнать.

— А что же Анджело сделал? — недоверчиво спросила она.

Старший брат склонился к малышам и сообщил таинственным тоном:

— Однажды Анджело что-то натворил, такое с ним часто бывало.

— А что он натворил? — прервала рассказчика девочка.

— Если будешь мне мешать, ничего не скажу, — пригрозил Пьер Луиджи.

— Молчу, молчу, — успокоила его Роза, прикрыв рот ладошкой.

— Ну ладно, так вот, однажды Анджело что-то натворил, и отец схватился за ремень.

— А зачем ремень? — удивился Ивецио.

— Чтобы наказать Анджело.

— А нас он так никогда не наказывает, — снова вмешалась Роза.

— А тогда наказывал, — отрезал Пьер Луиджи. — Папа, значит, взял ремень, а Анджело, раньше он отцу никогда не перечил, вдруг говорит: «Папа, не делайте этого». И таким голосом сказал, что мурашки по коже побежали. А глаза у Анджело стали прямо неподвижные. «Я уже не ребенок», — добавил Анджело. А папа ему: «Шалопай ты, таких драть надо». Отец замахнулся, но Анджело мигом схватил хлыст, что валялся в хлеву в углу, и как хватит прямо по лицу!

— Ударил? Прямо так, как бьют лошадей? — с ужасом спросил Ивецио и инстинктивно закрыл лицо ручонками.

— Так и ударил… — подтвердил старший брат.

— А ты откуда все знаешь? — спросила Роза.

Она все еще не хотела поверить рассказу Пьера Луиджи.

— Я же их видел! Спрятался за тюком сена и все видел… Отец стал прямо каменный, только кровь по щеке бежит. А сам молчит. Коровы, что там стояли, и те жевать перестали, на них уставились. Анджело хлыст швырнул и выбежал вон. А отец опустился на скамеечку, на которой коров доят, и провел рукой по щеке. Вся рука в крови была… я сам видел.