Книга Хорошие деньги - Эрнст Августин

Было только уведомление из городского нотариата мне лично (!), пришедшее вместе с приложениями: свидетельствами для предъявления в управление недвижимости, в банки, в страховые компании, в налоговые органы. Мне всё это непонятно, я плохо ориентируюсь в официальных бумагах, но (подумать только!) со временем до меня всё-таки дошло: итак, я являюсь единственным наследником.

Единственным наследником чего?

Во-первых, есть дом. Я помню, как вошёл сюда в первый раз, неподготовленный, с доверчиво раскрытыми глазами. Перед этим целую ночь ехал, сперва на экспрессе «Интерсити» Шверин — Виттенберге, потом уже на западном поезде, в котором даже дверные ручки, казалось, были сделаны из другого, более совершенного материала. Я пребывал в полной эйфории: сбывалось то, о чём я и мечтать не мог, оправдывались мои самые смелые ожидания. Проезжая мимо всех этих хромированных и стеклянных магазинов в блеске зеркал, я с восторгом думал тогда: «Боже милостивый! Сколько же надо денег, чтобы всё это купить!»

Потом, гораздо позже, я понял, что как раз никто ничего и не покупает, всё очень просто.

Я доехал до более спокойных улиц, до более тихих площадей, где росли деревья, — они были ничем не лучше наших. Добрался наконец и до Гудрун-штрасе, на углу которой расположилась пивная «Гудрун-приют» с выставленными на тротуар пустующими стульями. За пивной тянулись старые дома, из них дом номер семнадцать был самым старым.

Я стоял перед ним и думал, что хоть он и повыше и фасад покрасивее, но преспокойно мог бы красоваться и на Бетховен-штрасе. Где же ожидаемый сверкающий алюминий, где современные стеклопакеты? Вместо них мрачный модерн начала века — до самого верхнего, третьего этажа, а этого я и в Мекленбурге перевидел достаточно.

Но, может, внутри будет просторнее, в надежде подумал я, лучше, как-то иначе освещено?

Рядом с входной дверью была табличка с кнопками звонков: Маузер, Хартенберг, Каланке и Файнгольд. Как потом оказалось, три первые фамилии были фиктивными, я это быстро понял: никто больше в доме не жил, и провода никуда от кнопок не вели. В этом проявилась одна из странностей дяди, который изобрёл много и других ходов для отвода глаз, — позже я остановлюсь на каждом из них в отдельности.

Итак, дом из трёх этажей был населён одним лишь дядей. Кроме того, был ещё подвальный этаж и чердачный, и попасть туда было не просто, только через потайные ходы. Итого, пять этажей, если быть точным, соединенных непропорционально большой лестничной клеткой (той самой).

Я ступил в атриум, вымощенный звёздчатыми плитками, взглянул вверх на звёздчатый потолок из голубого и зелёного стекла и подумал: богато! Мрачно, несоразмерно и богато. Навскидку — стоимостью в миллион-другой. И что же потом оказалось? Никак не хотелось верить, но это не стоило ровным счётом ничего. Как мне объяснили в управлении недвижимости, весь дом по самую крышу был заложен и перезаложен в ипотеках, к тому же в одной такой, которая сама возмещает проценты, так называемая процентная ипотека, так что в конечном итоге получается полный нуль.

Непросто поверить — при таком-то объекте: Гудрун-штрасе, семнадцать, выгодное местоположение, три с половиной ванных комнаты (в полуподвале ещё одна), собственный двор с разросшимися старыми деревьями, стартовая цена три миллиона — и это ещё самое малое, на мой взгляд. Непросто поверить, но старик, видимо, обвёл вокруг пальца не только меня, но и банки, да и вообще весь институт ипотек. Одно письменное завещание опиралось, так сказать, на предыдущее, то в свою очередь тоже на предыдущее, а в конечном счёте оставались одни долги? Четыре миллиона долгов?

Сегодня чёрный день, наичернейший. В первой половине дня состоялось погребение дяди Августина. Всё прошло довольно благородно и уединённо, на Западном кладбище. В изголовье лежал букет тёмных роз; в ритуальном зале кроме меня присутствовал ещё один-единственный траурный гость. Вернее, гостья. Одна-единственная дама, она стояла в глубине зала, без рыданий и всхлипываний; правда, регулярно подносила к глазам платочек и промокала невидимые слёзы.

Когда гроб начал опускаться вниз, у меня вдруг возникло навязчивое желание подскочить и как-то воспрепятствовать безвозвратному исчезновению тех подробных указаний, которые жемчужным шрифтом были вытатуированы на его предплечье и которым суждено было сгореть вместе с розами и великолепным деревянным гробом.

Позднее я узнал, что всё уже было заранее оплачено, даже серая гранитная плита с надписью:

Августин Файнгольд

mos ere

Именно так и было написано. Не думаю, чтобы кто-то знал, что это значит, но выгравировали в точности, как было велено. Ну и ладно.

И вот я сижу в его рабочем кабинете, обшитом дорогими панелями красного дерева. Я пытаюсь разобраться в нагромождении бумаг и документов. При этом я напоминаю себе человека, который силится разглядеть что-то сквозь тонированное стекло. Ведь я ничего не понимаю во всём этом бухгалтерском сведении концов с концами, в этих нулевых балансах и фиктивных конечных значениях, оставленных мне дядей.

Разве что через год-два или через пять лет где-то в потайных ящиках, между строк двойной бухгалтерии, которая велась в течение полувека, обнаружится каких-нибудь восемь с половиной миллионов швейцарских франков. Как знать.

Вначале шла масса актов, сертификатов и стоимостных документов; все они выглядели очень весомо, очень серьёзно, иные были просто загляденье: напечатанные в цвете, с качеством денежных купюр — с волнистыми линиями, даже с водяными знаками во всю ширину листа. Целые серии таких бумаг. Прошитых и тщательно пронумерованных.

Тем не менее я не мог отделаться от ощущения, что это, скорее, напоминает коллекцию, любительское собрание документов, ничего не стоящих сами по себе и сохраняемых просто ради оттисков на них — каких-нибудь портретов патриархов или дымящихся заводских труб. И вид у этих документов был такой же старинный.

Второе зловещее скопление состояло вообще только из счетов и квитанций. Сплошной бумажный мусор, банковские выписки на желтоватых, розовых, голубых листах, собранные поквартально, погодно, подебетно и покредитно, задом наперёд и спереди назад. И сколько! Я натыкался на даты вплоть до 1961 года, нет, вот даже 1.06.58. И всё это подшито как неисполненное. Что, может, я должен это исполнить теперь? Открытое и закрытое, кредит и дебет, а какая разница между «валютным счётом» и выплатой «против валюты»? Активы с шестью нулями на Азорах необнаружимы. Coll your financial advisor today — yours truly Citybank Vienna.

Клянусь, что моему племяннику, если таковой у меня когда-нибудь будет, после моей кончины я оставлю точно такие же трудности, и именно по-английски, в этом я клянусь.

Потому что третья груда бумаг — ещё грознее. Как я понимаю, мой дядя заказал себе этот стол размером с лодку — даже знать не хочу, во сколько он ему обошёлся, и уже молчу о том, какая это безвкусица, — только для того, чтобы набить его двумя тоннами исписанной бумаги. Исписанной им самим, собственноручно! Я не преувеличиваю, здесь по меньшей мере тонна, это явно дядин округлый почерк — и всё карандашом. Боже мой!