Книга Дилетантское прощание - Энн Тайлер

И вообще, она чересчур работящая, добавляла сестра. Ха! Это что-то новенькое. Дороти была врачом. Я – редактор в семейном издательстве. Не такой уж мезальянс, верно? Нандина имела в виду, что жена моя слишком уж зациклена на работе. Прям поглощена ею. Утром она уходила рано, задерживалась допоздна, вечером не встречала меня с тапочками в руках, даже не умела сварить яйцо. Меня это устраивало.

А вот Нандину, видимо, нет.

Возможно, путь этот долог, и потому Дороти вернулась так не скоро.

А может, сперва она попыталась обойтись без меня, как пытался и я «пережить утрату», «найти утешение», «жить дальше», – до чего же нелепы все эти выражения, которые люди используют, понуждая тебя стерпеть невыносимое. Но потом она поняла, что мы истосковались друг по другу просто до невозможности.

Не выдержала и вернулась.

Так мне хотелось думать.

Я выставил сестру каким-то тираном, но это неправда. Она желала мне добра, потому и была столь придирчивой, вот и все. Нандина видела во мне только хорошее. Когда я вымахал этаким верзилой и соседский мальчишка обозвал меня Франкенштейном, она сказала, что я похож на Авраама Линкольна. (Я притворился, будто этим воодушевлен, хотя вовсе не мечтал о подобном сходстве.) Когда я весь извелся, не зная, как пригласить Тиффи Прево на школьный вечер, Нандина два часа со мной репетировала, причем изображала Тиффи так убедительно, что я вконец окосноязычел.

– М-м… м-мы… м-мы… – заикался я.

– Начни с гласной, – посоветовала Нандина, на секунду выйдя из образа.

– А можно… пригласить тебя… на вечер? – выговорил я.

– Конечно! Я ужасно рада! – с наигранным восторгом ответила сестра. – А ты умеешь танцевать?

– Умею.

– Я просто обожаю танцы. В смысле, быстрые. Хочу оторваться!

– С быстрым танцем я знаком.

Я не врал. Нандина меня обучила. Хотя ее собственное отрочество удачным не назовешь (даже без каблуков росту в ней было почти шесть футов, и до самого выпускного класса ее ни разу не пригласили на школьный вечер), сестра натаскала меня на сносные танцевальные па. Она показала, как закусить нижнюю губу, словно я захвачен ритмом «Врубай на всю катушку», и подсказала, как держать правую увечную руку, чтобы та напоминала победно реющий стяг, а не перебитое крыло. Мне повезло, что в обнимку уже никто не танцевал. Не было нужды вести партнершу и все такое.

Тебе, сказала сестра, надо избегать слов на «м» и «п». А то ты как нарочно громоздишь целую кучу всех этих «можно» и «пожалуйста».

– М-может, это случайно, – ответил я. (Почти без запинки, поскольку Нандина уже вышла из роли моей пассии.)

– Видишь, о чем я? А ведь мог начать со слова «наверное».

Кстати, Тиффи отвергла мое приглашение. Мол, она уже приглашена. Но все равно – Нандина-то искренне пыталась мне помочь.

Выше слово «изъяны» я употребил опрометчиво. Вернее сказать «отличия». Ей-богу, я вовсе не ущербный.

Пусть я отличаюсь от всех прочих, но это не означает, что я неудачник. Я так считаю. Или же вот как: я обделен удачей, но не счастьем. Так, пожалуй, ближе к истине.

Иногда я думаю, что мне повезло меньше других, но я гораздо счастливее.

Хотя, может, я себя обманываю, поскольку, наверное, всякий считает, что наделен особым правом на счастье.

Странность в том, что увечен я, сколько себя помню, однако во мне живет ощущение, будто я точно такой же, как все другие. Вот разглядываю себя сквозь витрины своих глаз, и видятся мне прямая спина, не скособоченная шея и одинаковой толщины руки. А в реальности я волочу правую ногу, от ступни до колена бесчувственную, и для равновесия кренюсь влево, отчего у меня искривлен позвоночник. Когда сижу, вроде ничего не заметно, но только встану – и нате вам.

У меня есть трость, да я вечно ее теряю. Я приучал свою правую руку свободно висеть вдоль тела, но она упрямо сгибается в локте, а кисть скрючивается, как у паралитика. Может, я и есть паралитик, не знаю. До двух лет я был абсолютно нормальным, а потом заболел гриппом. И с тех пор уже не был нормальным.

Но так и так я левша, причем отменный каллиграф, и искусство это далось мне без всяких усилий. Не такой уж я невезучий, видите? Кроме того, я лихо играю в ракетбол, недурно плаваю (по крайней мере, держусь на плаву) и, на мой взгляд, лучше многих вожу машину. В моем автомобиле педали переделаны. Но все остальное – руль, рычаг скоростей и всякие кнопки – как на любой другой машине. Мои новые пассажиры поначалу слегка нервничают, но через милю-другую обо всем забывают.

Я мечтаю пересесть на машину с обычными педалями, однако у дорожной полиции свои нелепые правила.

Сперва я подумал, что Дороти прибыла с каким-то особым заданием. Вроде как ей разрешили вернуться, дабы что-то мне сообщить, а затем – тотчас обратно. (Скажу сразу: я не мучился вопросом, кто именно ей разрешил. Я атеист. Уже одно ее появление взбаламутило предрассудков во мне больше, чем я могу осилить.)

Вы, наверное, думаете, я весь извелся, желая поскорее узнать, какое это задание? Но не забудьте про финал – тотчас обратно. А я бы этого не пережил.

И потому я выбрал этакий буддистский вариант. Жил моментом. Дороти здесь, мне спокойно. Я не задавал вопросов, ничего не прощупывал, не выискивал всякие «зачем» и «почему», но просто утешался тем, что она рядом. Если б жена заговорила о чем-то, похожем на сообщение, я бы изо всех сил постарался ее отвлечь. Но она не заговаривала. Похоже, и она жила моментом. Потом снова исчезала, но не насовсем. Я это чувствовал. И спокойно ждал ее очередного появления.

Однажды она спросила:

– Как там Нандина? Все трясется над тобой, все пеняет?

– Ты же ее знаешь, – сказал я и, помолчав, добавил: – Почему ты спрашиваешь? Я думал, тебе и так все известно.

– Нет, мне вообще ничего не известно, – ответила Дороти.

В ее тоне как будто слышалась печаль, но жена улыбнулась, и я решил, что мне померещилось.

До конца своих дней мать винила себя в том, что я не такой, как другие. Мол, педиатра надо было вызвать сразу, едва я заболел. Нет, к черту педиатра, надо было хватать меня в охапку и везти в неотложку.

– Нас бы отправили обратно, – увещевал я. – Сказали бы, свирепствует вирус, давайте ребенку больше питья, пусть отлежится.

– А я бы грохнулась на пол и заявила, что никуда не уйду.

– Чего ты так переживаешь? Я же прекрасно справляюсь.

– Именно что справляешься. Я бы слова не сказала, если б ты был хромой от рождения. Но это же не так. Ты не таким родился. Не это тебе предназначалось.

– Может, именно это и предназначалось. Мать только вздыхала. Мне никогда ее не понять.

– И потом, ты же вызвала педиатра, – говорил я. – Сама рассказывала. Вызвала, едва у меня начался жар.