Книга Тайна "Железной дамы" - Юлия Нелидова

Иноземцев продолжал сверлить взглядом очертания здания Царскосельского вокзала в окне напротив, но при последних словах глянул на заведующего обиженно исподлобья. Погонят, значит, в три шеи погонят. Сначала в сумасшедшем доме продержали, а теперь – пальцем на дверь. Не питал Иван Несторович никаких иллюзий насчет печального будущего своего. Да хоть на расстрел, завтра же, плевать! А сам продолжал с наслаждением представлять, какое небо Петербурга красивое, должно быть, сквозь толщу воды в реке по весне. К Зимней канавке идти надобно, там его никто искать не будет…

Но ошибся Иван Несторович. Троянов, оказывается, явился не только дабы утешить разнесчастную жертву неудачного полицейского сыска, а по просьбе главы больничного дела столицы, председателя Общества русских врачей – профессора Сергея Петровича Боткина. Тот просил осторожно и ненавязчиво пригласить Иноземцева к беседе сегодняшним же вечером.

Главу больничного дела по вопросу Иноземцева полицейские чиновники всего измучили. До того квартира ординатора и его рабочий стол в Обуховской больнице были подвергнуты тщательнейшему обыску. Записи доктора, пробирки, стекляшки, травяные заготовки – все старательно упаковали в ящики и свезли Боткину – де разбирайтесь, господин ученый, чем был занят главный подозреваемый. С ящиками сими и Троянову пришлось повозиться, и весьма скептически настроенному полицейскому врачу – Дункану, который, однако, лишь изредка наведывался узнать, как продвигается дело, и равнодушно выслушивал отчет ученых. Те же после нескольких недель изучения улик, после телефонного разговора с главным врачом психиатрической больницы Святого Николая Чудотворца, господином Чечоттом, пришли к выводу – несмотря на то что доктор Иноземцев страдал нервными расстройствами, тем не менее вел он весьма полезные исследования в области микробиологии и иммунологии, изучал споры, палочки и возбудители многих весьма распространенных заболеваний. К стекляшкам со штаммами была приложена целая стопка анализов больных, аккуратнейшим образом подшитая к одной из толстенных тетрадей, сплошь исписанной нервным почерком. Было бы весьма печально, ежели такая работа канула в Лету. А ну какое открытие сделано было в микробиологии или эти наблюдения позже путь проложат к возможным открытиям?

Долго решали, что делать с молодым доктором, но, как сильно Сергей Петрович ни желал оставить Иноземцева в столице при себе, в чиновничьих верхах было принято безоговорочное решение выслать его куда подальше.

Тогда профессор вспомнил, что вел переписку с одним удивительным биологом – основателем и организатором первой в Империи бактериологической станции. Характер у того был на удивление схож с нравом Ивана Несторовича. Илья Ильич Мечников – известный своей непревзойденной гениальностью, склонностью к авантюрному романтизму и вечными стычками с правой профессурой, которая, в конце концов, вынудила его оставить бактериологическую станцию в Одессе, – стал бы лучшим наставником Иноземцеву. Он и эксперименты на своем организме ставил точно так же, как Иноземцев, ничуть не страшась смерти. Ввел как-то себе в отчаянии тиф – хотел на тот свет отправиться вместе с занемогшей женой, но не умер, а открыл вакцину от сего страшного недуга – и себя спас, и супругу. А после этого загорелся идеей продления человеческой жизни. Пережив два неудавшихся самоубийства, он осознал истинную цену жизни.

Еще в марте, когда ординатор томился в лечебнице, Боткин написал Мечникову в Париж, куда тот отбыл нынешней зимой по приглашению самого Луи Пастера. Восторженными словами расписал Иноземцева – прилежного врача, ловкого хирурга, занятого теми же исследованиями, что проводил Илья Ильич и его французские коллеги, аккуратно намекнув, что сведения, собранные им, могли бы быть весьма полезны. И вскоре получил телеграмму: «Непременно просите приехать этого молодого медика к нам тчк в париже открыта вакцина против бешенства зпт мы рады принять любую помощь тчк»

Сенсационные новости о всемирном исследователе бешенства давно будоражили весь мир науки. Газетные издания разрывались от восторженных статей, вещавших о легендарном Луи Пастере, наконец победившем болезнь, многие столетия которая считалась неизлечимой. Его труды, поначалу оклеветанные, оболганные, не принятые никем, названные бесплодными и тщетными, привели к величайшему триумфу – сколько жизней будет теперь спасено. Количество больных, ринувшихся за лечением в кабинет Пастера в Эколь Нормаль, заставило ученый мир Парижа задуматься об организации сего процесса.

По велению Французской Академии наук, членом которой являлся Пастер, нынешним летом готовили к открытию новый институт с несколькими лабораториями для изучения микроорганизмов, вызывающих инфекционные заболевания, и прививок против них. Шестидесятипятилетний ученый, уже уставший, больной и страшно постаревший, остро нуждался в толковых исследователях и во врачах, которые проводили бы вакцинации, читали бы лекции вольным студентам, разгрузили бы его неутомимых сподвижников. Эмиль Ру, отдавший годы изучению сибирской язвы, Дюкло – профессор химии из Сорбонны, микробиолог Шамберлан, детский врач Гранше, а также только что присоединившиеся Илья Ильич и швейцарец Йерсен – большой знаток серологии рады были принять любую помощь. И любой уважающий себя ученый почел бы за честь работать в такой команде.

А Иноземцева эта честь вогнала в страх и даже недовольство. Он так утвердился в своем желании похоронить себя на дне Невы, что даже перспектива переезда в Европу не смогла отвлечь его от печальных намерений.

Он искренне удивился приглашению главы больничного дела, господина Боткина, даже не поверил поначалу словам Троянова и идти сразу не захотел. Троянову пришлось несколько раз повторить просьбу Боткина. А когда Иван Несторович предстал перед Сергеем Петровичем, удивился еще больше – тот указал ему на ящики с огромным множеством пробирок, чашек Петри, каждая из которых была подписана его – Иноземцевым – почерком. Все пространство большого рабочего стола было занято ими. Иван Несторович, не веря своим глазам, стал вынимать лабораторные емкости и недоуменно их разглядывать.

Кроме того, Сергей Петрович подал Иноземцеву и его тетради – целую стопку, несколько бюваров, а также подшивки газет, где значились статьи Ивана Несторовича, раскрывавшие многие туманные вопросы не только в микробиологии, иммунологии, но и в психиатрии. Долго Иноземцев стоял и листал свои записи, то хмурясь, то удивленно вскидывая брови.

– Это что – мои? – в конце концов, наивно спросил он.

Боткин лишь вздохнул и сочувственно похлопал молодого человека по плечу.

– Поезжайте в Париж. Илья Ильич будет вам рад.

Не ведал господин глава больничного дела, что причиной столь успешной научной деятельности доктора Иноземцева была случайно изобретенная им тинктура, совершенно меняющая свойства души и преображающая работу сердца и разума. За небывалую работоспособность и удивительную гибкость ума, возникающую вначале, приходилось расплачиваться помутнением рассудка и беспамятством впоследствии. Все то синтезированный даурицин! Все это лунный яд[3]…