Книга Сто девяносто девять ступеней. Квинтет "Кураж" - Мишель Фейбер

Дабы сила ее укрепилась в слабости! Был ли в словах Беды Достопочтенного горький сарказм? Нет, почти наверняка — нет. Покорность, смирение, самоуничижение, безмятежный стоицизм средневекового монашеского ума — как это страшно и как поразительно. Если бы только она могла это прочувствовать: думать так же, ощущать мир точно так же — хотя бы пару минут! Все ее страхи, печали и сожаления — все бы смыла вода чистой веры. Она бы стала душой, отделенной от своего ненадежного и вероломного тела — сияющим перышком, подхваченным дыханием Бога.

Ладно, это все хорошо, пробурчала она про себя, но ванну я так и не приняла.

Шейн откинула одеяло. В окне виднелся кусочек неба, и черепичные крыши соседних домов, и три чайки, что перелетали с крыши на крышу — и их пронзительные крики были похожи на смех над ее нелепым бескрылым телом в «гусиной коже». Она быстро оделась. Что еще хорошо, когда ты работаешь на раскопках — никто не требует, чтобы ты выглядела привлекательно и эффектно. Никто не смотрит на то, как и во что ты одета, и можно несколько дней подряд ходить в одной и той же одежде. Осенью, когда в университете снова начнутся занятия, ей, конечно, придется следить за собой: когда у тебя целая аудитория студентов, половина из которых — молодые люди, волей-неволей приходится выглядеть хорошо и одеваться более или менее элегантно. Потому что очень не хочется ловить на себе взгляды молоденьких мальчиков, которые как бы говорят: «И где, интересно, ее откопали?»

Прежде чем спуститься в столовую к завтраку, Шейн отпила минералки из крохотной бутылочки из бесплатного мини-бара и посмотрела в окно, на черепичные крыши домов в восточном районе Уитби. Восходящее солнце подсветило их желтым с оранжевым. Вода в реке Эск отливала индиго — хотя ее было почти и не видно за лесом мачт и парусов. Внезапный приступ боли в животе заставил Шейн поморщиться. Это что, обычное несварение желудка — или оно как-то связано с уплотнением на бедре? Нет, лучше об этом не думать. Уходи, Беда Достопочтенный! «На седьмой год болезни, — писал он про святую Хильду, — боли переместились в самую глубь ее внутренностей». И очень скоро ее не стало.

Шейн спустилась в столовую. Она рассудила так: если чего-нибудь съесть, может быть, боли в «самой глуби ее внутренностей» пройдут сами собой. Будем надеяться. Но было еще слишком рано, в столовой не было ни души, даже свет еще не горел. Пачки с хлопьями были накрыты чистыми кухонными полотенцами, а кувшин для молока стоял пустой. Шейн подумала съесть банан, но он был последним в миске для фруктов, и ей показалось — как бы нелепо это ни звучало, — что это будет неправильно, может быть, даже грешно: брать последний. Вместо банана она съела несколько виноградин и прошлась по столовой, рассеянно трогая уголки одинаково сервированных столов, от вида которых ей почему-то стало совсем уже грустно. Она уселась за стол и подумала о бенедиктинских монахинях и монахах в монастырских трапезных — уставом ордена им запрещалось разговаривать за едой. Можно было только читать отрывки из Святого Писания. Шейн вообразила себя такой вот монахиней-бенедиктинкой и взмахнула рукой, безмолвно требуя хлеба, рыбы и вина.

— Вы чего?

Шейн испуганно дернулась и едва не сбила со стола чашку.

— Да нет, ничего. Все в порядке, — уверила она гостиничную судомойку, дородную девицу просто невообразимых размеров, которая замерла в дверях, озадаченно глядя на Шейн. — Все в порядке, — повторила Шейн и вздохнула. — Просто немного схожу с ума.

— И неудивительно, — рассудительно отозвалась судомойка. — Я бы тоже, наверное, чокнулась с этими мертвецами.

— С мертвецами?

— Ну, со скелетами, которых вы там откопали. — Девушка сморщила нос. — Шестьдесят мертвецов, я читала в «Вечернем Уитби».

— Мы нашли шестьдесят могил. Но мы не разрывали…

— Вы их прямо вот так вот руками таскаете? Жуть какая. Я бы, наверное, померла со страху. Но вы хоть перчатки-то носите, я надеюсь?

Шейн улыбнулась и покачала головой. Судомойка таращилась на нее с этаким благоговейным ужасом, так что Шейн даже стало неловко. И одновременно приятно: Шейн — великий храбрец, и сам черт ей не брат. Вообще-то, ради правды, ей надо бы вывести девушку из заблуждения: ее представления об отчаянных храбрецах-археологах, которые роются в земле, по локоть в гниющих человеческих останках, совершенно неправильные — на самом деле, работа археолога похожа на работу садовника, только еще скучнее, в смысле насыщенности событиями. Но вместо этого Шейн подняла обе руки и выразительно пошевелила пальцами, как бы говоря: Простым смертным неведомо, к чему прикасались вот эти вот руки.

— Храбрые вы люди. Вот я бы ни в жизнь не решилась, — сказала девушка и сняла полотенце с кувшина для молока.

Чтобы как-то убить время, Шейн перешла через мост, с восточного берега, то есть из старого, менее испорченного новомодными веяниями исторического района, на западный — где все было современным и модерновым, — и пошла к морю по Пиэ-роуд, «Дороге к пирсу». Позолоченные солнечным светом, фасады залов игровых автоматов и гадальных салонов смотрелись почти благородно и как-то даже величественно. Шейн зашла в «Морской парад» — городской выставочный зал, где до 1813 года располагалась редакция «Коммерческого вестника Уитби», — чтобы посмотреть, не намечается ли чего интересного. «Знаменитая экспозиция «Дракула с нами», было написано на афише, а ниже шел список наиболее значимых экспонатов и дополнительных развлечений, включая вампирский плащ Кристофера Ли и живых сладострастных вампирш.

Рыбный причал, пустынный в такой ранний час, все равно кишел чайками. Они бесцельно расхаживали по причалу в лучах восходящего солнца — в точности как городская молодежь, только после заката, — или просто дремали на штабелях деревянных ящиков или на крышах пришвартованных лодок.

Шейн дошла до маяка и покинула твердую землю, ступив на деревянный настил длинного пирса, выдающегося далеко в море. Стараясь не угодить каблуком в щель между досками, она смотрела на беспокойные волны, что пенились там, у нее под ногами, — смотрела, замирая от головокружительного восторга. Шейн уже и не знала, сможет ли она теперь плавать в море; в последний раз она плавала в море… в общем, давно это было.

Она встала на самом краю западного пирса и поднесла ладонь козырьком ко лбу, глядя на пирс восточный. Эти два пирса были как две руки, протянутые в море — руки, готовые загрести рыбацкие лодки из бурных вод своенравного Северного моря в безопасную гавань Уитби. То есть Шейн стояла сейчас на самом кончике гигантского пальца.

Она взглянула на часы и поняла, что пора возвращаться на твердую землю. До места раскопок было не то чтобы совсем далеко, но и не то чтобы очень близко.

Поднявшись где-то до сотой ступени — а всего их было сто девяносто девять, — на каменной лестнице, вырубленной прямо в скале на Восточном Утесе, Шейн остановилась перевести дух. Она вообще-то любила ходить пешком — но сегодня она явно перестаралась с пешими прогулками, хотя день еще только-только начинался. У нее как-то вылетело из головы, что ей предстоит целый день рыться в земле, а не сидеть за столом у себя в кабинете.