Книга Верь мне и жди - Ольга Тартынская

Я еще не слышала твоего голоса, потому что вступление к песне было довольно длинным. Я просто стояла как столб и твердила про себя: «Это Он». И вот ты запел. Многие считают, что твоему голосу не хватает яркой окрашенности, звучности тембра. Не соглашусь. Ты пел чуть сиповатым, но невероятно сильным голосом. Это было как чудо.

Мы уже привыкли, что на эстраде иметь голос вовсе не обязательно, и встреча с настоящим талантом — крайняя редкость. Поэтому я не ждала ничего особенного и была ошеломлена открытием. Казалось, для тебя не было ничего невозможного. Голос уносился в такие выси, так победно и мощно звучал, что становилось страшно: вдруг сорвется? Рокерская сиповатость красиво ложилась на музыку, которая оказалась на удивление мелодичной. После я узнала, что музыку ты пишешь сам. Стихи тебе редко даются: требования очень высокие, поэтому за помощью обращаешься к профессионалам. А музыкант ты действительно от Бога.

Так вот. Как приговоренная, я стояла возле эстрады и смотрела на тебя не отрываясь. Слов я не понимала, да это и не нужно было. Музыка проникала в меня как откровение, твой голос томил, будоражил, доставляя мучительное наслаждение. Я не танцевала, не размахивала руками, не жгла зажигалку, как это делали вокруг. Я просто стояла и смотрела, забыв о грохоте, о головной боли, табачном дыме, разъедающем глаза, не слыша воплей вокруг. От тебя исходил мощный поток энергии, который заряжал жизненной силой и… любовью. И страшно было, что вот сейчас ты уйдешь, а я останусь одна, навсегда… Я тогда уже знала, что никого в моей жизни больше не будет, кроме тебя.

Когда концерт закончился, девчонки с трудом привели меня в чувство.

— Королеве дурно. Что ж, бывает с непривычки, — констатировала Катя. — Пора уносить ноги. Кавалеров так и не подыскали, все мелкота одна. Идем уж.

Шурка спешно допивала остатки нового коктейля и докуривала сигарету.

— Ну хоть потанцевали от души. Музыка вроде бы ничего была, а? Я, конечно, в роке не спец… И солист вполне! Особенно в те моменты, когда распахивался и обнажал свой торс. Ты чего молчишь, а, Оль?

Я не могла слова вымолвить. Коктейль так и остался нетронутым. Я медлила уходить, боялась, что не смогу вдали от тебя дышать, жить. Это было как наваждение, как болезнь. Как солнечный удар.

— Обкурили бедолагу, — отмахивала дым Катя, а Шурка тащила меня за руку к выходу.

В последний раз бросив из толпы взгляд на опустевшую сцену, я подчинилась. Девчонки больше не пытали меня вопросами. Мы поймали такси, доехали ко мне, на Фрунзенскую. Решили вместе переночевать, а утром разъехаться по местам службы. Вяло переговариваясь, улеглись спать. Мы с Шуркой на креслах, а Катя на диване. Мне, конечно, было не до сна, а девчонки скоро умолкли. Я уж думала, что уснули, как вдруг Шурка совершенно трезвым голосом проговорила:

— Оль, а ты видела, как солист на тебя смотрел? Или мне показалось?

— Смотрел, смотрел, — сонно пробормотала Катя с дивана. — Спите уж, всего ничего сна осталось.

Потом ты мне скажешь, что однажды заметил странную особу с бледным лицом сомнамбулы, которая смотрела на тебя удивленно-недоумевающе. Может быть, ты потом придумал это и поверил сам. Но мне хочется верить, что все было именно так. Ты не мог не почувствовать меня. Значит, небесам было угодно соединить нас.

Это теперь мне кажется очевидным, но тогда я чувствовала, что попала в беду. Моя глупая, нелепая, безнадежная любовь, выскочившая из-за угла, грозила иссушить душу, лишить сна и покоя, а может, и разума.

На другой день после концерта я пришла на работу совершенно безумная. Невпопад отвечала на вопросы главного редактора, делала ошибки, печатая на компьютере ответы нашим авторам.

— Оль, что это с тобой сегодня? — спросил меня курьер Гошка.

— А что? — рассеянно глянула на него я.

— Какая-то ты красивая и светишься вся.

— Что?! — До меня дошло, что Гошка, этот семнадцатилетний юнец, делает мне комплимент.

— Я не то сказал? — дурашливо прикрываясь руками, спросил Гошка.

— Ваше дело, юноша, почту разносить, — ответила я ему сердито.

Сердилась я не всерьез, и Гошка это знал. У нас с ним были вполне приятельские отношения. Он разыграл обиду и замолчал.

Нет, что угодно, только не свечение. Мальчишка просто хотел, чтобы на него обратили внимание. Когда он убежал, выгрузив почту, я подошла к зеркалу, висевшему на стене. Однако и зеркало говорило, что со мной происходит что-то необыкновенное. Я похорошела даже на мой исключительно строгий взгляд. Вот тогда я поняла, что любовь сама по себе, даже без взаимности, не только мука, но и великое счастье.

Всякий мой день с тех пор начинался с твоих песен. Я купила все, что смогла найти. Никогда не любившая рок, теперь стоически переносила тяжелый грохот электрических инструментов. Музыкальные телевизионные программы сделались популярными в моем доме: я боялась пропустить что-нибудь связанное с тобой. Девчонки ворчали:

— Что ты смотришь эту ерунду? Переключи на фильм!

Я переключала, но на каждой рекламе щелкала пультом по музыкальным каналам: вдруг мелькнешь где-нибудь.

А ведь я уже тогда вышла из возраста юных фанаток, которые торчат у подъездов своих кумиров, надоедают им звонками и грозят их женам. Моя зависимость от тебя казалась мне унизительной, не по возрасту. Я знала уже, что два мира — мой и твой — никогда не пересекутся. Мой мир — это жизнь обычного человека с его маленькими радостями и горестями, от зарплаты до зарплаты, мир простых человеческих ценностей. Твой — это мир шоу-бизнеса, который поглощает человека целиком, не оставляя ему ничего человеческого.

Я была обречена всегда испытывать горечь несвершившегося. Ты от меня дальше, чем Северный полюс или Австралия. Недосягаем, как небесные светила и Луна. Надо ли говорить, что я не делала ни малейшей попытки приблизиться к тебе. Как это выглядело бы? Фанатка в тридцать лет! Да и не фанатка я — Боже, как унизительно это предположение!

Да, я сказала себе, что эта безумная, нелепая любовь пройдет, я исцелюсь. Я найду человека, который поможет мне забыть тебя. В конце концов, у меня были поклонники, были в моей жизни мужчины до тебя. Не много — двое.

Любимый, это все было до тебя, а значит, не со мной. Я никогда не рассказывала тебе о них, а ты не спрашивал. Не потому, что тебе безразлично. Скорее наоборот. Как-то ты признался — помнишь? — ты сказал:

— Ничего не могу с собой поделать: не хочу знать о твоем прошлом. Ты понимаешь о чем. Чепуха какая-то. Но не хочу, и все.

И не слушаешь, и не знаешь. А мне хочется рассказывать тебе все-все, чтобы ни тени прошлого не осталось между нами. Если бы только слушал…

А девчонки учат:

— Никогда не выбалтывай лишнего — мужчине вовсе не обязательно все знать.

Так вот, о тех двоих.

Мне было восемнадцать, когда я влюбилась в первый раз. Мы вместе учились в университете. Димка был чуть не единственным юношей у нас на курсе. Он писал стихи, был насмешлив, скептичен. Печорин середины восьмидесятых! Почему из всех девчонок он выбрал меня, до сих пор не понимаю. Однажды пригласил на пикник с друзьями. Нужно было плыть на речном трамвайчике на остров, заросший небольшим леском. Стояла страшная жара. Организацию пикника целиком взял на себя Дима, поэтому оказалось, что еды мало, а выпивки — много. И где он только взял — тогда со спиртным было неважно.