Книга Жизнь в красном - Венсан Уаттара

В пятьдесят пять лет ей кажется, что она стара, и, возможно, она права: ведь это страна, где средняя продолжительность жизни не превышает сорока семи. Это значит, что, с точки зрения статистики, она уже должна была умереть. Но что ей до пустой болтовни статистиков? Ей кажется, что она стара, как и большинство женщин ее возраста, у которых седые волосы. Тем не менее подбородок у нее не двойной и щеки не ввалились. Только морщины на шее да почти беззубый рот выдают ее возраст. Она смотрит на меня, она мне улыбается. Я хочу ее понять. Она потягивается на своем голубом холщовом кресле и голосом, полным жизни, произносит:

— Я прочту тебе книгу своей памяти, потому что я решила нарушить тишину, в которой была так долго заперта. Я не владею словом, как великие люди, писавшие на вашем языке, но я могу рассказать о своей жизни так, чтобы ты ее понял… мне кажется. У нас не говорят ни о чувствах, ни о сексе. Потому что говорить о сексе — значит осквернять любовь. Потому что секс и сексуальные отношения — это то, о чем нельзя говорить с детьми. Потому что мы навсегда остаемся детьми. А дети не вправе знать о подобных вещах. Конечно же, некоторые скажут, что мою историю нельзя рассказывать всем. Мне пятьдесят пять лет. Я стара, и мне не нужно учиться спать с мужчиной на одном матрасе. Моя история начинается с детства.

2

Меня зовут Йели. В нашей деревне этим именем всегда называют первых девочек в семье. Здесь вы найдете столько Йели, сколько захотите. Но имейте в виду, что это всего лишь традиция.

Я родилась в Лото, деревне, в которой около тысячи жителей; ее окружают горы и холмы. В этой деревне перед каждым домом стоит глиняный или деревянный бог, окропленный кровью. Эти боги стоят здесь с давних времен, они охраняют душевный покой добрых людей от злых духов и хранят традиции, которые наши предки создавали в течение многих веков. «Жизнь безмятежна», — говорило мне царство моего невинного, беззаботного детства.

Я вспоминаю доброжелательные веселые лица, склоняющиеся надо мной, улыбающиеся мне; мужчины и женщины сажали меня к себе на колени, гладили меня и целовали, причмокивая, легонько проводили руками по моим щекам. Я была маленькой, все было так красиво, и я даже не догадывалась, что в жизни бывают трудности. Между вещами и людьми царила совершенная гармония, и чувство единения с окружающим миром проникало в мою детскую душу.

Я вспоминаю деревню, которая каждое утро просыпалась в один и тот же час от звона бубенчиков на шеях у скота. Козы, бараны, коровы шли на пастбище, их, как всегда, подгоняли крики пастухов. Большие разноцветные птицы летали в ясном безоблачном небе. Как же это было красиво! Потом все постепенно успокаивалось, призывая женщин и мужчин к полевым и хозяйственным работам.

Я часто ходила с матерью в лес за валежником. Я до сих пор ощущаю этот запах… запах природы, запах диких цветов. Я до сих пор чувствую его в минуты душевного покоя.

Все жители деревни занимались различными делами до самого захода солнца. Потом животные возвещали о своем возвращении домой многоголосым концертом. Золотистое солнце скрывалось за горой, оставляя на горизонте расплывающийся по небу пылающий след. Буйволовы скворцы оставляли скот, пастухи бросали им вслед жалобные крики, а затем возвращались в свое жилище, затерявшееся вдалеке, за той же горой.

Я хорошо помню эти закаты, потому что каждый вечер к моим родителям приходил один юноша, стройный, с большими светлыми глазами и густыми бровями.

Он рассказывал какие-то новости, а потом, уходя, бросал на меня шаловливый взгляд, который я еще не понимала, но считала признаком его благородства. Кажется, мне было в то время пять или шесть лет. Однажды вечером мама представила мне его: «Это твой двоюродный брат Мади, сын дяди Домба».

С этого дня он начал мне нравиться. Я подавала ему еду, когда он приходил в дом. Он приносил дикие фрукты или яйца цесарки. Я была так рада тому, что он проявлял ко мне братские чувства! Мама наблюдала за нашей дружбой молча, с тайной радостью, которую я чувствовала иногда в ее замечаниях: «Твой брат — смелый мальчик, он хороший. Красивый…»

Она строго следила за моим воспитанием. Я ни в коем случае не должна была произносить слова из области половой жизни, такие как секс, яички, пенис, влагалище и другие.

Она научила меня помогать старикам, которые встречались на моем пути, уважать старших, не спорить с ними, не возражать против их решений. Я должна была подчиняться правилам нашей деревни.

Еще я научилась делать работу по дому: готовить еду, ходить за водой на реку или к колодцу, продавать пирожки и крупы на рынке — словом, все, что должна уметь женщина. Это было естественно: моя мать, как и все остальные женщины, занималась домашними делами, в то время как мужчины работали в поле или выполняли другую работу, требующую большой физической силы. Такое разделение труда царило здесь еще на заре человечества, с тех пор ничего не изменилось: каждый должен был достойно исполнять свою роль.

Моя мать говорила мне то, что говорила ей ее мать, а той говорила ее мать, она повторяла их движения, их жесты. Моя жизнь в то время была чем-то вроде театральной пьесы, я должна была научиться как следует играть роль женщины. Уже в девять лет я умела делать все по дому, и моя мать очень радовалась этому. Мой отец, с неизменной эбеновой трубкой во рту, с удовольствием следил за тем, как я училась жизни. Это был высокий сутуловатый мужчина, с толстыми губами, воинственным взглядом и гривой седеющих волос, хотя ему было всего сорок лет. Он женился в четырнадцать на своей двоюродной сестре — моей матери, и жил с ней тихой, спокойной жизнью. Моя мать была красивой женщиной с пышными бедрами, которые плавно раскачивались при ходьбе. Отец любил ее. Между ними было что-то вроде сговора. Они ничего друг от друга не скрывали. Каждый знал свои обязанности. В семье царила любовь, лишь внезапные ссоры иногда омрачали их жизнь. Но очень быстро в семью вновь возвращался мир, потому что они понимали, что нуждаются друг в друге; они были связаны узами брака, словно братья, вскормленные одним молоком, и ничто не могло разлучить их.

Однажды, в тот год, когда мне было девять лет, к нам пришла старушка, она еле переставляла ноги, опираясь на палку. Ее звали Самбена. Никогда не забуду ее имя. Она долго говорила с моей матерью, потом о чем-то секретничала с моим отцом. Отец дал ей денег. Она вынула из кармана своей изношенной грязной юбки старый кошелек и положила в него деньги. Перед тем как уйти, она посмотрела на меня, и ее сморщенные губы расплылись в улыбке: «Ты очень красивая, девочка моя», — сказала она.

Мне приятно было это слышать, я улыбнулась в ответ, потому что в нашей деревне было принято делать так, чтобы все знали, что ты хорошо воспитана, чтобы любили тебя.

Самбена ушла. Я смотрела ей вслед и думала, зачем же она приходила? Но я была ребенком, а хорошо воспитанный ребенок не задает вопросов. Когда речь шла о некоторых вещах, я не открывала рта.

Я должна была молчать и ждать, пока мама сама не расскажет о том, что мне нужно было знать. Через неделю после посещения старушки мама надела на меня длинное платье, а трусы сказала не надевать. Она повела меня куда-то. Я не поняла, почему в тот день она запретила мне надевать трусы. Тем не менее я все так же молчала, как хорошо воспитанный ребенок, который не задает вопросов. Держась за руки, мы подошли к хижине, стоявшей на самой окраине деревни, с той стороны, где восходит солнце; прямо перед хижиной возвышалось высокое тамариндовое дерево. В хижине сидели около десяти девочек, одетых так же, как и я, они были взволнованы, напуганы. Я тоже дрожала от страха, а мама, светясь от счастья, обменивалась приветствиями и новостями с другими женщинами.