Книга Концерт "Памяти ангела" - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Глядя, как Раймон Пуссен лихорадочно жестикулирует и с каждой минутой все больше краснеет, Мари Морестье еще на улице догадалась, что речь идет о ней. А покупатели, увлеченные рассказом Пуссена, даже не заметили, что преступница стоит прямо перед ними, за спиной прокурора, осыпающего ее проклятиями.

— Морестье воспользовалась кончиной сестры по полной программе! Она рыдала в три ручья, повторяя, мол, слава богу, Бланш погибла в авиакатастрофе, а то бы ее обвинили еще и в убийстве родной сестры. Ведь все считали, что Морестье убивает своих близких — мужей, сестру; ее даже подозревали в убийстве… как его… Руди, Джонни, Эдди — ну, того, с рокерским именем, якобы ее любовника, хотя труп не нашли, а парень удрал за границу, спасаясь от кредиторов или другой какой напасти, которую он нашел на свою задницу. Обвинение проверяло все и вся, казалось, что правосудие ищет повод наконец упрятать Мари за решетку. Адвокат обвиняемой, кстати, все время упирал на это, и правильно делал. Анализ почвы в районе местного кладбища показал, что в этом регионе в работах по уходу за захоронениями применяется гербицид с мышьяком, отчего любого покойника, пролежавшего в земле несколько лет, можно принять за отравленного мышьяком, особенно если его могилу часто поливал дождь. Так что Морестье и ее адвокат выиграли оба процесса. Заметьте, господа, я говорю «Морестье и ее адвокат», а не «правосудие и закон».

В этот момент торговец почувствовал острую боль в затылке. Он поднес руку к голове, решив, что боль вызвана укусом насекомого, затем обернулся.

На него в упор смотрела Мари Морестье. Старик обмер, у него сбилось дыхание.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами: она — холодным и тяжелым, он — испуганным. Раймон Пуссен всегда терялся в присутствии Мари Морестье; раньше ему казалось, что он в нее влюблен, и он даже пытался ухаживать, но с некоторых пор уверился, что ненавидит эту женщину.

Прошла долгая минута, прежде чем Мари Морестье наконец перестала играть в гляделки, пожала плечами и как ни в чем не бывало двинулась дальше.

Она прошла вдоль террасы кафе — внезапное появление железной женщины заставило посетителей на секунду замолчать, — затем открыла дверь в лавку мясника.

Разговоры затихли. Мари Морестье скромно встала в очередь, а продавец, словно повинуясь негласному уговору, оставил покупателя, показывая, что сперва займется ею.

Никто не возражал. Жители Сен-Сорлен не только признавали особый статус Мари Морестье, но и вели себя в ее присутствии с печальной покорностью. Не осмеливаясь продолжать прежний разговор и, конечно, не решаясь к ней обратиться — ведь народная молва уже давно сделала из нее чудовище, — люди просто хотели, чтобы она поскорее ушла.

Почему о ней не забывали? Почему, оправданная судом, она превратилась в легенду? Почему спустя десять, двадцать лет после расследования о ней продолжали говорить?

Потому что Мари Морестье была неоднозначной фигурой, в ней была загадка, что всегда привлекает внимание: например, ее внешность абсолютно не сочеталась с ее поведением. Обычно медсестры, выскакивающие замуж за богатых старых пациентов, — этакие цыпочки с пышными формами, они то и дело выставляют напоказ свою сексуальность и носят коротенькие платьица, обтягивающие округлости. Но Мари Морестье даже в молодости не выглядела молодой, задолго до положенного срока у нее уже был какой-то потрепанный, климактерический вид. Эта кобыла со строгим вытянутым лицом ходила в блузках с воротничком-стойкой и в массивных очках, а обувь ее скорее напоминала лыжные ботинки, чем женские туфельки. Словом, та, кого журналисты именовали «сердцеедкой», на вид была напрочь лишена желаний и сексуальности. Непонятно, как объяснить многочисленные браки подобной особы, и уж тем более непонятно, с чего в нее втюрился лохматый Руди, любитель травки и спортсмен в распахнутой на загорелой груди рубашке? Еще одно противоречие: по мнению обывателя, отравительница, тем более отравительница-рецидивистка, должна быть с остреньким носиком и мелкими чертами лица, несущими клеймо порока, мстительности, злобы; однако Мари Морестье напоминала скорее дотошную набожную учительницу, как будто она преподавала детям Закон Божий. Короче говоря, все, что рассказывали о Мари Морестье, не соответствовало ее облику: ни ее романы, ни ее преступления.

— Зачем же, я встану в очередь, — пробормотала Мари Морестье так смиренно и смущенно, словно подобная честь оказывалась ей впервые.

— Мадам, в своей лавке я поступаю так, как считаю нужным, — спокойно ответил мясник. — Покупатели согласны?

Люди из очереди кивнули.

— Тогда, пожалуйста, телячью печень для меня и кусочек легкого для моей киски.

Покупатели невольно восприняли этот заказ как рецепт очередного яда.

А ведь Мари Морестье обладала заурядной, безобидной внешностью.

Впрочем, стоило за ней понаблюдать, как в душу закрадывались сомнения… Время от времени в ее глазах словно вспыхивала молния. Если бы взгляд мог убивать, то во время судебного процесса судья, заместитель прокурора и свидетели со стороны обвинения точно отправились бы на тот свет. Ее выступления были резкими и категоричными: одних свидетелей она обзывала кретинами, придурками, других — параноиками, по косточкам разбирала все показания, потом опровергала их, обезоруживая свидетелей меткостью замечаний, и была совершенно неотразима. После того как она разделывала какого-нибудь свидетеля, ничто уже не могло вернуть ему доверие суда, после нее оставалась лишь выжженная земля, где уже ничего не могло вырасти. Эта женщина или, скорее, это существо обладало дьявольским умом. Как бы она себя ни вела, она вызывала трепет. Виновна? Недостаточно порочная внешность. Невиновна? Недостаточно мягкости в лице. Проститутка? Нет, для этого надо, чтобы ее тело источало желание и поэтому было желанным. Любящая супруга дряхлых стариков? В этой женщине не было любви.

Пожилая дама приняла пакеты, протянутые продавцом.

— Спасибо, Мариус.

Мясник вздрогнул. Его жена, стоявшая за кассой, закашлялась. В устах Мари Морестье любое имя воспринималось как улика. Кроме того, за пределами семейного и дружеского круга никто не называл господина Исидора по имени: он не допускал подобной фамильярности. Как громом пораженный, мясник безропотно снес удар, а его жена, стиснув зубы и не произнеся ни слова — она предпочитала объясняться с мужем наедине, — отсчитала покупательнице сдачу.

Мари Морестье вышла из лавки, пожелав всем хорошего дня. Очередь вежливо проводила ее смущенным шепотом.

На улице Мари встретила Иветту с ребенком. Не поздоровавшись с матерью, она склонилась к новорожденному.

— Здравствуй, мой сладенький, как тебя зовут? — спросила она медовым голосом.

Четырехмесячный малыш, понятное дело, не мог ничего сказать, поэтому Иветта ответила за него:

— Марчелло.

Не поднимая глаз на молодую женщину, Мари снова улыбнулась младенцу, будто он сам ей ответил.

— Марчелло? Какое красивое имя! Намного изящнее, чем Марсель.