Книга Змеесос - Егор Радов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Идите вы тоже, я хочу побыть один… Я позову еще вас.
Они вышли, иногда оборачиваясь.
Артем вздохнул и задумался над судьбой и жизнью. Еще мальчиком он хотел быть государственным человеком и улучшить жизнь остальных. Теперь, с высоты своего одра он испытывал удовлетворение от всего, что случилось с ним. Философия Коваленко вошла в школьные учебники; великие предшественники будили его напряженную мысль, а он развивал их мечты. Он помнил свое школьное утро, скрип пола под учительницей, нестерпимую скуку уроков и перемен. Каждый день своей замечательной жизни он провел так, как нужно. Когда началась забастовка работников книжной промышленности, он воодушевленно отдался увлекательной борьбе за права книжников.
Он встретил Олю, в машине был шофер, они вдвоем, коньяк и снег на стеклах. Они неслись вперед, неизвестно куда, и их плечи были рядом.
— Я имею свой мир, — сказал Артем Коваленко.
Он вспомнил девичий вкус политического спора в дреме снежных недель у камина любви; кофейную мудрость лиловых секунд абсолютной мглы, пронзающей жар сплетенного винного поцелуя на четвероногом, словно кожаное кресло, коне; молочные прелести доярок, склоненных над окружающей реальностью, словно сырные фигурки; и лица, и фигуры, и миры. Коваленко знал смысл.
Он всегда ждал свою возвышенную смерть и прошел с ней свой путь под ручку, наслаждаясь каждым гибельным мгновением. Все дышало очарованием, китайские соловьи пели в беседках, заливаясь утренними трелями восхода; рощи скрывали прохладу и полумрак, приглашая к отдохновению; и свежий морской воздух нежно обдувал лицо и пальмы.
Когда-то Коваленко стоял на автобусной остановке и наблюдал свои ноги в ботинках черного цвета. Ему нравилась такая жизнь, и он чуть было не повесился тогда от восторга. Теперь же он лежал, улыбаясь на смертном одре, и думал о том, что все-таки достиг цели.
Ему становилось все хуже и хуже; только некоторое абстрагирование от своих агонизирующих телес заставляло Коваленко сохранить присутствие духа, хотя дух был уже готов к иным действиям. Тошнило, глаза начали терять свою интенцию лицезреть вот этот мир. Было плохо — словно запихивали в тесный черный мешок, совсем как в известном архетипе.
Но нет, все было не так. Была гармония перехода во что-то иное. Весь приятный Высший Свет раскрыл объятия для Коваленко;
Артем стал легким, как рыба в реке или же космонавт на астероиде. Он словно становился жидкостью, с тем чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром, свободным от низшего мира. Картины собственной жизни закончили свое неторопливое течение, и теперь наступила пора прекратить эту светлую, наполненную смыслом, жизнь. Артем начал свой плавный переход от себя к не-Артему, легкий лиловый свет показался где-то внизу; Артем посмотрел туда вниз, раскрыл широко глаза, вытянулся и умер.
Они сидели над миром, участвуя в общем процессе жизни и гибели и присоединяя к своей сущности все души, личности и чувства «Я». Один из них принял облик духовного облака, почти нереального, как мировой эфир, и с удовольствием отмечал пульсацию всего себя от постоянного пребывания новых единиц бытия в свое собственное Бытие, которое было всем; другой же пытался почти не существовать здесь, выбирая из потока умирающих душевных субстанций, стремящихся ввысь, только самые ценные и стойкие экземпляры — в основном тех, кто не желал никаких воссоединений и спасений и вообще не знал в точности своих желаний и целей, но хотел быть только собой, или же другим собой, неважно где и зачем.
— Эй, придумай мне мир, ибо Я есть Все.
«Что ж, — подумал один из них, лицезрея бесконечный поток благодарных исчезающих существ, подстраивающихся под образ и подобие, — Я могу Все, как и не-Я, поэтому можно сыграть очередную игру, которая явит свою истинную причину. Пусть будет это».
Другой сверкал смыслами и причинами, создавая новые тайны, как миры, и придумывал себе имена, похожие друг на друга.
Они теперь были вместе, занимаясь милостью по высшему уничтожению. Они думали о высшем, и высшее было прямо в них, исчезая и рождаясь при каждом вдохе их тел; смыслы роились в глубине их сознаний, приобретая имена и слова и создавая реальность, не нуждающуюся в смыслах; вечный покой царил внутри, словно ничто, и не надо было рассказывать о тайнах, которых нет, и не надо было уничтожать все явленное; можно было лишь быть и придумывать.
И наконец что-то случилось, чтобы рассеять всеобщее единообразие, бывшее абсолютной возможностью, и один из них воплотился в какое-то существо, а другой, забыв все это, воскликнул:
— Что это?! Этого не может быть! Он не наш! Он ушел, непонятно куда! Он ускользнул от нас, как рыба, сорвавшаяся с крючка; и он нам больше не принадлежит!
Один пододвинул кресло, надевая цилиндр, и участливо посмотрел в бездну времени и пространства.
— Да… — сказал он учтиво. — Что-то я не помню такого.
— Такого не бывает! — кричал другой, мастеря арбалет. — Они всегда были наши, ибо они — это мы, и мы — это они, и все вместе! Что это?! Я сейчас убью тебя!
— Это старая мистерия, которая уже надоела. Не переживай; ты же хотел новых изменений. Нам нужно созвать консилиум.
— Консилиум?! — переспросил другой, обернув Вселенную своим телом.
— Консилиум из нас, или из них. Мы решим это дело и начнем свои действия.
— Я хочу! — воскликнул другой.
— Вот и прекрасно. В таком случае можно начинать.
— Но это же действительно безобразие! — опять повторил другой, воплощаясь во что-то. — Он ушел от нас куда-то вбок, и я даже знаю его имя!
— Вперед! — сказал первый, делая все, что нужно.
— Вперед, — согласился другой, обретая себя.
— Но это, действительно, очень странно, — сказал Иисус Кибальчиш.
В зале было тихо.
— Граждане и гости, хотя вас не существует! Товарищи и господа, — заявил председательствующий Иаковлев. — Иногда мне кажется, что у нас вообще нет никакой власти. Это просто черт знает что такое!
Миша О. стоял «смирно» и охранял благородное сборище, которое имело вселенский смысл. Предшествовало этому множество событий. Для начала самим богам нужно было воссоздаться во многих вариантах личностей, чтобы произвести впечатление большого разнообразия участвующих в консилиуме представителей, так как это было необходимо для демократии и гласности, которые предполагают разные мнения; затем после длительных переговоров должна была состояться сама встреча на самом высшем из имеющихся в реальности уровнях, а также дебаты о проблеме, вставшей перед мирозданием.
В аэропорту Иаковлев бодрой походкой вышел навстречу прилетевшему самолету. Лао спустился по трапу и вынул руку из перчатки.
— Лао Дзе Дун, — представился он.
— Иван Иванович, — сказал Иаковлев и пожал руку Лай. — Я счастлив, что вы посетили мою скромную обитель. Познакомьтесь с моей супругой.