Книга Судья и его палач - Фридрих Дюрренматт

Берлах направился к двери.

– Время от времени я буду присылать служащего или заходить сам. У Шмида здесь есть еще важные документы, и они могут нам понадобиться.

– А я получу от господина Шмида открытку из-за границы? – поинтересовалась фрау Шенлер. – Мой сын собирает марки.

Берлах наморщил лоб, задумчиво посмотрел на фрау Шенлер и с сожалением ответил:

– Вряд ли. Из таких служебных командировок обычно не посылают открыток. Это запрещено.

Тут фрау Шенлер снова всплеснула руками и разочарованно воскликнула:

– И чего только полиция не запрещает! Берлах повернулся и вышел. Он был рад выбраться из этого дома.

* * *

Погруженный в глубокое раздумье, он против своего обыкновения обедал не в Шмидштубе, а в ресторане «Дю Театр». При этом он листал и внимательно просматривал бумаги в папке, взятой в комнате Шмида, и после короткой прогулки по Бундесштрассе к двум часам вернулся в свою контору, где его ожидало известие, что мертвый Шмид прибыл из Биля. Но от визита к своему бывшему подчиненному он отказался, ибо не любил покойников и потому чаще всего не тревожил их. Он охотно отказался бы и от визита к Лутцу, но тут уж поделать ничего не мог. Он тщательно запер папку Шмида в своем письменном столе, не пролистав ее вторично, закурил сигару и пошел в кабинет Лутца, отлично зная, что того всякий раз раздражает вольность, которую позволяет себе старик, куря сигару. Только один раз, много лет назад, Лутц позволил себе сделать замечание, но Берлах лишь презрительно отмахнулся и сказал, что, кроме всего прочего, он десять лет состоял на турецкой службе и всегда курил в кабинетах своих начальников в Константинополе, – эта ссылка была тем более весомой, что проверить ее было невозможно:

Доктор Луциус Лутц встретил его раздраженно, так как, по его мнению, еще ничего не было предпринято, и указал на мягкое кресло около письменного стола.

– Еще ничего не слышно из Биля? – осведомился Берлах.

– Пока ничего, – ответил Лутц.

– Странно, – сказал Берлах, – они ведь работают как одержимые.

Берлах сел и мельком взглянул на развешанные по стенам картины Траффелета, цветные рисунки пером, на которых солдаты, то с генералом во главе. то без генерала, маршировали под большим развевающимся знаменем справа налево или слева направо.

– Опять мы с новой, все возрастающей тревогой убеждаемся, – начал Лутц, – что в нашей стране криминалистика еще не вылезла из пеленок. Видит бог, я ко многому привык в кантоне, но те действия, которые предпринимаются по отношению к убитому лейтенанту полиции и, по-видимому, считаются вполне естественными, бросают такой страшный свет на профессиональные способности нашей сельской полиции, что я просто потрясен.

– Успокойтесь, доктор Лутц, – сказал Берлах, – наша сельская полиция столь же искусна, как и полиция в Чикаго, и мы уж найдем, кто убил Щмида.

– Вы кого-нибудь подозреваете, комиссар Берлах?

Берлах долго смотрел на Лутца и, наконец, ответил:

– Да, я кое-кого подозреваю, доктор Лутц.

– Кого же?

– Этого я пока не могу сказать.

– Ну-ну, это интересно, – сказал Лутц. – Я знаю, вы, комиссар Берлах, всегда готовы оправдать ошибки в применении великих открытий современной научной криминалистики. Но все же не следует забывать, что время движется вперед и не останавливается даже перед самыми знаменитыми криминалистами. В Нью-Йорке и Чикаго я знакомился с такими преступлениями, о которых вы в нашем милом Берне не имеете, пожалуй, и отдаленного представления. Но вот убит лейтенант полиции, а это верный признак того, что и здесь, в самом здании общественной безопасности, дело неблагополучно и, значит, надо действовать решительно.

Разумеется, он это и делает, заметил Берлах.

– Тогда все в порядке, – ответил Лутц и закашлялся.

На стене тикали часы.

Берлах осторожно приложил левую руку к желудку, а правой погасил сигару в пепельнице, пододвинутой ему Лутцем. Он уже некоторое время не совсем здоров, сказал он, врач, во всяком случае, им недоволен. Он часто страдает болями в желудке и просит поэтому доктора Лутца дать ему заместителя по делу об убийстве Шмида, который мог бы заняться главным. А он, Берлах, хотел бы заниматься этим делом больше за письменным столом. Лутц дал свое согласие.

– Кого бы вы взяли заместителем? – спросил он.

– Чанца, – ответил Берлах. – Он, правда, еще в отпуске в Бернском нагорье, но его можно отозвать.

– Я не возражаю. Чанц, по-моему, человек, всегда старающийся быть на высоте поставленных перед ним задач, – закончил Лутц.

Он повернулся спиной к Берлаху и стал глядеть в окно на площадь перед сиротским домом, полную детей.

Вдруг его обуяло неудержимое желание поспорить с Берлахом о значении современной научной криминалистики. Он повернулся, но Берлаха уже не было в комнате.

Хотя было уже около пяти часов, Берлах решил еще сегодня побывать в Тванне на месте преступления. Он взял с собой Блаттера, высокого грузного полицейского, очень молчаливого, за что Берлах его и любил; он вел машину.

В Тванне их встретил Кленин, у которого было упрямое выражение лица, так как он ожидал нагоняя. Комиссар же был с ним приветлив, пожал ему руку и заявил, что рад познакомиться с человеком, умеющим самостоятельно думать. В Кленине слова комиссара вызвали чувство гордости, хотя он не совсем понял, что старик имел в виду. Он повел Берлаха по дороге на Тессенберг к месту преступления. Блаттер плелся следом, недовольный тем, что приходится идти пешком.

Берлаха удивило название Ламбуэн.

– По-немецки это называется Ламлинген, – пояснил Кленин.

– Так-так, – пробормотал Берлах, – это уже лучше.

Они подошли к месту преступления. Справа дорога вела в сторону Тванна и была обнесена каменной оградой.

– Где стояла машина, Кленин?

– Здесь, – ответил полицейский и указал на дорогу, – почти на середине. – И так как Берлах почти не взглянул в ту сторону, добавил: – Может быть, было бы лучше, если бы я оставил машину с убитым здесь?

– Почему? – спросил Берлах и посмотрел вверх на Юрские горы. – Мертвых нужно как можно скорей убирать, им нечего делать среди нас. Вы были совершенно правы, отправив Шмида в Биль.

Берлах подошел к краю дороги и посмотрел вниз на Тванн. Между ним и старым поселком раскинулись сплошные виноградники. Солнце уже зашло. Улица извивалась, как змея, между домами, у вокзала стоял длинный товарный состав.

– Разве там внизу ничего не было слышно, Кленин? – спросил он. – Городок ведь совсем близко, всякий выстрел там должен быть слышен.

– Там ничего не слышали, кроме шума мотора, работавшего всю ночь, но никто не заподозрил в этом ничего плохого.

– Разумеется, как тут было заподозрить что-нибудь?